Первый паровоз Малой Железной дороги. Газета «Красное знамя», 5 сентября 1940 года, фото Е. Сутырина
– Эй, – обеспокоилась Валюша-Большая, с трудом отводя Ларины руки от ушей, – тебе снова плохо, да? Прости!
– Ты не волнуйся! – подключилась Валюша-Маленькая. – Мы подготовленные! Мы, если что, всех врагов одной левой! И за всех угнетаемых отомстим…
Лариса глубоко вдохнула и мысленно посчитала до пяти. Вообще-то Валюши были хорошими. И совсем неглупыми. Просто этот бесконечно повторяющийся рассказ про гипнотизера сводил ее с ума. Во-первых, потому что нельзя одновременно учиться в образцовой советской школе, быть активистками комсомола и верить во всякую белиберду вроде телепатии. Во-вторых, потому что разговоры о войне – это настоящее кощунство. И ведь совсем недавно все вместе в летнем лагере праздновали 23 августа – годовщину подписания договора о ненападении между СССР и Германией. Обсуждали, как это здорово, что страна стоит в стороне от войны, которая раздирает буржуазный мир, и какой молодец товарищ Сталин, что заставил поганку-Гитлера нас бояться и подписать клятву о ненападении. И тут же – стоит какому-нибудь иностранному шарлатану назваться предсказателем и говорить о войне, так верим ему и даже кулаки уже потираем, мол, наконец будет повод проявить себя, и мы им всем покажем… Тьфу!
В отличие от многих других, что такое война, семья Ларисы знала не понаслышке. Родная тетя Ларочки – Соня, когда-то первая городская красавица и умница, славившаяся своим мелодичным смехом-колокольчиком и сияющими глазами, – ходила уже полгода вся в черном и совсем не улыбалась. Очень-очень давно, пять лет назад, сразу после смерти бабушки Зисли, Соня поехала в санаторий на воды – подлечить нервы. Бедняжка уморилась, ухаживая за долго болевшей матерью, поэтому Ларочкин отчим – папа Яков – сумел достать путевку. «Сумел – это громко сказано. Яков просто намекнул, и ему все принесли. Как нынче говорится: «на блюдечке с голубой каемочкой». Связи, как мы понимаем, имеются достаточные», – вспоминала про это Ларочкина мама, которая очень гордилась, что папа Яков не просто был врачом, как она сама, а еще и возглавлял судебно-экспертное отделение Института психиатрии. Гордилась она также и тем, что сестра Соня, съездив по путевке, поправила не только здоровье, но и семейное положение. «Удачный курортный роман нынче редкость, но у Сонечки вечно все в жизни словно в сказке», – говорила мама. Молодой врач Евгений Олегович, или, как очень скоро стали звать его знакомые «Женечка Сонин», переехал в Харьков, и не было в городе прекрасней и веселее пары, чем «Женечка Сонин и Евгешкина Сонечка». А потом его призвали на финскую войну. И все обсуждали это так воодушевленно, так радостно. Настоящий военврач! Поможет нашим «всех там одной левой и отомстить»! Сонечка уже паковала вещи и ждала извещение о ленинградском адресе, куда можно переехать, чтобы находиться поближе к мужу: пусть не каждый день, но он, как врач, будет иметь выходные и сможет приезжать. А вместо письма с адресом пришла похоронка. Женя Сонечкин погиб, как и не было его никогда, а Евгешкина Соня сделалась мрачной, замкнутой и «неадекватной». Последним эпитетом Ларочкина мама наградила сестру, когда та отказалась снова поехать на курорт подлечить нервы, несмотря на имеющиеся у Якова связи и ее, Сонечкину, «все еще проступающую сквозь черты 35-летней вдовы природную привлекательность».
С тех самых пор от слова «война» Ларочке делалось дурно. Может, это была обида на воспевающих то, в чем не разбираются, болтунов, может – вновь подступающая к горлу волна отчаяния из-за загубленной жизни любимой тети, но скорее всего (так говорил папа Яков, который кроме руководящих функций выполнял еще и обязанности практикующего врача-психиатра и отлично разбирался в причудах человеческого подсознания) – неконтролируемый животный страх, вырабатываемый инстинктом самосохранения. В любом случае ехать куда-либо с подружками Ларочка сейчас больше не собиралась.
К счастью, троллейбус как раз проезжал мимо элегантного старинного дома под номером 49. Проходя это место пешком, Ларочка всегда поднимала голову на знакомые окна, а вот уже почти полтора года, с тех пор, как в Харькове пустили первый троллейбус, проезжая мимо, тоже всегда успевала быстренько глянуть, что творится дома у папы Морского. Родной отец Ларочки – известный журналист, искатель приключений и большой чудак Владимир Морской – был с дочерью очень дружен, и она частенько меняла планы, решая заскочить на чай, если видела, что в отцовских окнах горит свет. Так вышло и в этот раз.
– Голова разболелась, пойду к отцу, прилягу, – извиняющимся тоном сообщила Ларочка подружкам и стала протискиваться к дверям, чтобы сойти на следующей остановке.
– Так уж и приляжешь! – усмехнулась вслед Валюша-Большая. – У твоего папы на балконе, вон, какая-то гражданка цветы поливает. Так и скажи, что отца идешь контролировать и вразумлять…
Валюша говорила что-то еще, но Ларочка уже не слышала. Женщину на балконе она, конечно, тоже приметила, но ничуть не удивилась. С тех пор как много лет назад, переехав следом за столицей в Киев, от папы Морского ушла его третья и последняя жена балерина Ирина, в доме постоянно находились какие-то гостьи, и каждая считала своим долгом сделать что-то полезное по хозяйству. Как итог – у папы Морского всегда было чисто, сытно, весело и многолюдно. О моральной стороне вопроса Ларочка предпочитала не задумываться: она ведь не ханжа какая-то.
Как истинная дочь своего отца и будущая журналистка (а она, несмотря на желания мамы и отчима отдать ее учиться в медицинский, собиралась посвятить себя работе в газете или в журнале; связи, как мы понимаем, имелись достаточные) Лариса Морская интересовалась городской общественной жизнью, потому старалась не пропускать шумных сборищ у папы Морского, полных свежих новостей, интересных мыслей и значительных персон.
Легко взбежав на второй этаж, Ларочка привычно тронула кнопку звонка. Распахнувшая дверь незнакомка даже не поинтересовалась, кто такая Лара и зачем пришла.
– Проходите-проходите, юное дитя, он уже начал! Это невероятно, невообразимо, немыслимо! Скорее, а то пропустите самое интересное, – затараторила она. Кстати, это была не та гражданка, что поливала цветы.
– Здравствуйте, – вежливо поддержала разговор Лариса. – А кто начал и что?
– Вольф Мессинг, конечно, – не моргнув глазом, ответила незнакомка. – После его выступления в ДК Работников связи случилось какое-то ЧП, поэтому он не стал долго общаться с простой публикой, освободился раньше и сразу пришел сюда. На час раньше, чем обещался Морскому, – и добавила, перехватив Ларочкин ошарашенный взгляд: – Понимаю ваше смятение. Сама не могу поверить, что это происходит взаправду! Мессинг настоящий волшебник. Я специально ушла в коридор, чтобы написать записку не на его глазах. Посмотрим, сможет ли он и сейчас прочесть ее не разворачивая…
* * *
Тяжело вздохнув, Ларочка подумала что-то вроде: «Вот надоедливый гипнотизер, и тут меня настиг!», но вслух, конечно, сказала положенное:
