– Ах, да! – спохватилась Света. – Меня не просто так пустили. Я прибрать тут должна, а позже на планерку пойду, и там скажут, что еще в обязанности входит. Ты не пугайся, в этой части отделения работы мало. Потому сюда все и хотят – пациенты все спокойные.
– Успокоенные, – поправил Николай зловещим тоном.
В двери со скрежетом заворочался ключ, и Коля со Светой, мигом отлетев друг от друга, притихли.
– Маруся, милая, я же вас просил ничего ему не колоть! – уже приоткрыв дверь, говорил кому-то в коридоре Яков. – Пациент на экспертизе. Мне важна незамутненная картина!
– Так если он кидается, что делать? – возмущенно бубнил в ответ женский голос.
– Это она! Та самая укушенная тетка! – с ужасом прошептал Коля.
– Он извинится. Вот увидите, – продолжал Яков. – Он, видно, просто не так понял, что попал в хорошие руки и что вы ему не враг.
– Нужны мне эти ваши извинения! – фыркнула тетка. – Вот когда намордник ему наденете, тогда я у него и помою! Что? Нашли сюда санитарку? Бывают же такие дуры… Тут ночь не спишь, проверяешь этих нелюдей, как квочка, каждый час, а благодарности и извинений не дождешься…
Яков сказал еще что-то подбадривающее и, аккуратно просочившись в палату, закрыл дверь.
– Что ж это ты, товарищ Горленко, на людей кидаешься? – спросил он строго.
– Про намордник это правда? – с ничуть не меньшим укором поинтересовалась Света.
– Ох, – Яков обернулся к Коле и показал глазами на Свету. – Тяжело тебе с ней, наверное. Легко? Ну, значит, ты железный или святой. Или она тебя любит. А меня, как видишь, нет, – он наконец улыбнулся и обратился к Свете: – Не бывает у нас никаких намордников. Прописанные по правилам для ограничения физической активности пациентов атрибуты, то есть медицинские смирительные рубашки, и те применяем только в крайних случаях. Потому что у нас на двадцать пациентов всего пять комплектов, а обычную вязку, как все остальные наши коллеги, применять в таком прогрессивном отделении, как наше, не хотим. Что? Кляп? Ну, это, наверное, уже инициатива на местах. Бедной Марусе Ивановне положено каждый час всех наших подопечных осматривать – на кого как действует лечение, кто в каком состоянии. Всем тут прописан покой – и ей, конечно, важно возбудимость пациентов пресечь. А вы кричать надумали – зачем?
Коля сообразил, что вроде как не прав, и попытался вяло извиниться. Заодно расспросил Якова более предметно, чем, собственно, в этом отделении занимаются.
– Вот так вот, дружим-дружим, – улыбнулся доктор. – Я хвастаюсь успехами, что, вот, сумел-таки открыть свое детище, вы хвалите, а потом выясняется, что понятия не имеете, о чем я говорил. У нас, признаться, много направлений: во-первых, часто важно перед судом отличить – вменяемый преступник или нет. Может он нести гражданскую ответственность и быть наказан за нее по всей строгости закона или не может. Во-вторых, бывают обстоятельства, когда психиатрическая экспертиза помогает установить правдивость показаний. Тут наши пациенты – и подозреваемые, и свидетели, и даже жертвы. Отсюда более приятные условия содержания в этой части – тут, в общем-то, больница, а вовсе не тюрьма. В обычной практике для экспертизы госпитализация не нужна, но бывают случаи – вот как с вами, например, для которых мы держим эти палаты.
– А тот, что плакал? – Коля не выдержал и спросил напрямую: – Вы за что его связали? Я видел по лицу – он безобидный человек. По разнарядке делаете сумасшедших из тех, кто неугодные для следствия показания дает? Конечно, проще наколоть в меня уколы, свести с ума и сказать, что я сошел с ума и всех перестрелял…
– Ты издеваешься? – Яков тоже перешел на повышенный тон. – Мы с твоим Ткаченко гору документов перерыли, чтобы найти повод тебя из тюрьмы сюда перевести, а ты еще и недоволен? Небось в тюрьме тебе дышалось легче? И окружающие были лучше, чем супруга? И эти вредные идеи про использование психиатрии для затыкания ртов неугодным забудь! Ты не первый, кто их озвучивает. Но знай, я не позволю! И никто из тех, кто принимает решение, не позволят. Карательная психиатрия – плод дореволюционных издевательств над людьми, и в социалистическом государстве невозможна! Не для того я это отделение создал, чтобы порочить советскую систему медицины…
Коля пристыженно замолчал, почувствовав, что в первый раз за время долгого знакомства задел ироничного и уверенного Якова за живое. Киров явно не врал и явно очень переживал, что его детище могут понять или использовать неверно.
– А плакавший парнишка – наркоман. Ему через неделю показания давать. Чтоб в здравом уме мог следствию ответить на вопросы, мне его и привезли. Ломка у человека. Да! Такие поручения мы тоже выполняем. Заметь, мы даже не тюремная психиатрическая лечебница – мы в чистом виде медицинское исследовательское учреждение. А ты уже напридумывал себе. Тьфу! – Яков смачно сплюнул на пол, и Света, явно в подтверждение того, что верит словам Кирова и готова ради того, чтоб быть возле Коли, играть по установленным в больнице правилам, достала вдруг из сумочки платок и кинулась вытирать.
– Ох, брось! – смутился Яков. – Инвентарь у Марусь-Ивановны возьмешь, если она еще не сменилась. Если сменилась, поможет Тося, сменщица. Наша бывшая пациентка, оставшаяся работать тут после лечения. Ты с ней вроде была знакома.
– Еще бы! – улыбнулась Света. Тосю, нуждающуюся в психиатрической помощи, Света сама когда-то передала Якову и была уверена, что та отнесется к ситуации с пониманием.
– Спасибо! – не сговариваясь, хором сказали Коля и Света.
– Пока по тебе запрос простой – установить вменяемость, причину потери сознания во время происшествия и то, мог ли ты впасть в агрессию от отравления. Ну и дать возможность вылежаться, чтобы сотрясение мозга не сказалось. Медикаментов в этом не предусматривается, не боись. Если буянить не будешь, конечно. Кормят плохо, но три раза в сутки. На оправку – санитары отводят по требованию. – Тут Киров переключился на Светлану. – А тебе, Света, я сейчас четко протокол взаимодействия с больными расскажу. Только вот что! – уже в дверях Яков обернулся и посмотрел на Николая с большой теплотой и сочувствием. – Вы с товарищем Ткаченко поторапливайтесь с раскрытием дела. Результаты экспертизы не за горами. И больше трех-четырех дней я тебя тут держать не смогу.
* * *
В редакции, как всегда, все крутилось вверх дном, и застать кого-либо на положенном рабочем месте было невозможно. Впрочем, от трудов праведных никто не отлынивал. Нюта, например, крутилась в приемной и бойко раздавала всем советы:
– Художников я бы на вашем месте поискала в курилке! Тапа? Она, я думаю, у нас – то есть у наборщиц. У нее с утра было такое, знаете, ругательное настроение – в другое место она пойти просто не могла, больше ей спустить пар негде. Что? Я? Зашла к Морскому, но его не застала, зато вовремя подвернулась под руку убегающей Зосеньке и вот теперь замещаю. А вот и он!
Последняя реплика была обращена к пытающемуся незаметно просочиться в свой кабинет Морскому. Одной рукой он при этом сжимал под мышкой портфель, другой – тащил за собой ошарашенную Галочку, поэтому народ приходилось распихивать головой. Сначала киваешь, здороваясь, а потом этой же головой резко дергаешь то влево, то вправо, показывая коллегам, куда лучше отойти. Увы, от Нюты все эти маневры не ускользнули.
