– А взрыв с выбросом газа действительно бывает? – спросила Галя. – А последствия для здоровья будут? Дедушке это ничем не грозит?
– Всякое бывает, – пожал плечами Ткаченко. – Обследования Воскресенского и Горленко должны показать, что это был за газ. Про взрывы уже понятно, что было два самодельных устройства. Распылялся газ автоматически или вручную – мы не знаем, но понятно, что сами взрывы понадобились, скорее всего, чтобы посеять панику: Горленко с товарищами не должны были успеть сориентироваться, покинуть помещение или защитить дыхательные пути.
– Я рад, что вы уже не подозреваете Николая, – сказал Морской, переосмысливая услышанное.
– Подозреваю, – ответил Ткаченко серьезно. – Вынужден подозревать. Он мог заблаговременно оставить устройства в квартире у адвоката, потом привести ребят и… По крайней мере половина вопросов по обстоятельствам тогда отпадает. А это один из главных моих принципов, который никогда еще не подводил: чем меньше в версии вопросов, тем она вероятнее.
И тут вошла санитарка. Большая и суровая, она то ли по глупости не соблюдала никаких табелей о рангах, то ли просто не догадывалась, кем работает Игнат Павлович.
– Вам сказано закончить балачки, забрать вещички и очистить помещение, – заявила она и, в упор глядя на Ткаченко, пустилась в какие-то непонятные объяснения. Оказывается, Кирову нужно было уезжать, а нахождение посторонних в отделении без него не допускалось.
– Ох, да, мне же надо договорить с Николаем, – послушно распрощался с Морским и Галочкой следователь. И вдруг добавил жалобно и грустно: – Я, честно говоря, не представляю, с чем к нему идти. Не вижу ни малейших признаков прогресса в деле и уже даже не знаю, о чем расспрашивать подозреваемого. Тьфу! Может, зря я взял расследование на себя?
Последний вопрос был явно риторическим. Игнат Павлович ушел в отделение, а Галочка с Морским пошли к воротам. Похоже, Ткаченко чем больше рассуждал об этом деле, тем менее оптимистично относился к результатам. Морскому же, наоборот, казалось все понятным: Саенко, желая отомстить за попытки ареста два года назад, нанял Иванова, пообещав смягчить тому судебный приговор. Задача: убить сопровождающих и все свалить на Доценко. Но Воскресенский – ведь Коля прикрыл его собой – тоже остался жив. Саенко попытался устранить свидетеля, но понял, что тот ничего не видел.
– Хотела бы я быть уверена, что Саенко понял, что дедушка ничего не видел, – произнесла в этот миг Галина, и Морской застыл, соображая, что вероятнее – что девушка читает мысли, или что он все предыдущие рассуждения, сам того не замечая, говорил вслух? – Но что это и я о грустном тоже, – продолжила она. – Расскажите лучше что-нибудь, чтобы скрасить путь.
Морской прикрыл глаза, переключился и превратился вновь в экскурсовода.
– «Сабурка в нас иль мы в Сабурке?» – процитировал он, чтобы добавить атмосферы. – Все тот же Хлебников, между прочим. Сейчас мы подойдем к главному зданию, и я расскажу немного истории этого чудесного места.
– Место совсем не чудесное, – зябко поежилась Галочка. – Даже если отвлечься от истории с убийством, мне все равно тут как-то не по себе. От всех этих решеток на окнах и вообще от всего веет какой-то потусторонней тоской и отчаянием. Но историю, конечно, рассказывайте.
– Думаю, если бы мы приехали не на автомобиле и первым твоим впечатлением было бы не посещение корпуса Якова, а прогулка по центральной аллее, то ты бы не была столь категорична. Это место одновременно как бы в и городе, и вне его, символизирует отход от суматохи и возможность остаться наедине со своими мыслями и природой. Одна только рыбалка на Немышле чего стоит! Среди сотрудников в голодные годы начала 30-х это было даже не развлечение, а необходимость. Впрочем, не слушай меня, – Морской заметил, что перебарщивает с навязыванием собственного мнения. – Я и по кладбищам гулять люблю, так что мои ощущения – не показатель.
– Буду слушать! – улыбнулась наконец Галочка. – Мне интересно, правда.
– По крайней мере, – продолжил Морской, показывая на главный корпус больницы, – человек, чьей усадьбой было это здание, выбирал место и разбивал парк именно для создания атмосферы уютной отрешенности и благодати. Говорят, дочь Петра Федоровича Сабурова страдала душевным расстройством, потому, присматривая место для загородной усадьбы, он искал покой и гармонию. Он был богат, в 1798 году уже стал губернатором Харькова и понятно, что мог себе позволить выбрать лучшее из лучших. И выбрал это место, и построил этот дом. В левом крыле, вот там, в полутораэтажном флигеле, располагался театр. Актеры, полагаю, были в том числе и из крепостных – у Петра Федоровича в распоряжении числилось 1200 душ. Но и усадьба, кстати, была далеко не одна. Он был женат три раза и для каждой супруги строил новую дачу.
– Вот, говорю же, что-то тут нечисто! – вставила Галочка. – Помещик, угнетатель, да еще и столько раз женат! – Тут она вспомнила, сколько раз был женат Морской, мгновенно покраснела и стушевалась. – Но парк красивый! Да и здание прекрасное!
– В 54 года – по нашим меркам невозможно рано – Петр Федорович Сабуров умер, и это поместье выкупили городские власти. Название «Сабурова дача» довольно быстро стало нарицательным, потому что именно сюда перевезли сначала богадельню «Приказа общественного призрения», а потом и больницу. Позже все это немного реорганизовали, и в 1897 году тут уже была самая большая в России клиника для умалишенных.
– Богадельню приказа? Как это? – не поняла Галочка, но тут же вспомнила: – А, что-то вроде интерната для стариков и инвалидов? Вот почему тут делается грустно.
Морской опять хотел было поспорить, рассказать о том, как сразу после гражданской тут открыли прогрессивный и чуть ли не самый крупный в СССР психоневрологический институт, и что тут много праздничных событий, и, благодаря внедрению трудотерапии, территория отлично выглядит и есть где погулять, но не смог вымолвить ни слова. Прямо по курсу, почти уже и не таясь, за деревом стоял тот самый великан-наблюдатель. Он делал вид, что, как истинный любитель классицизма, любуется роскошным зданием с колоннами и закругленными переходами, ведущими к краям, но на самом деле – сомнений в том уже не оставалось – охотился на Галю.
– Помните, вы говорили, что мы дадим ему подойти и спросим, в чем дело? – побледнев, спросила Галочка, тоже заметившая великана. – Только не здесь, пожалуйста! Здесь мне ужасно страшно! Бежим к товарищу Ткаченко и все расскажем!
Морскому ничего не оставалось, как спешно следовать за ней.
* * *
В квартиру Морского они добрались лишь часа через четыре. Уставшие, измотанные, но зато с чувством выполненного долга. От преследователя, кстати, тоже удалось оторваться. Правда, совсем не с помощью Игната Павловича и явно временно. Ткаченко к той минуте, когда Галочка с Морским готовы были выложить ему все про слежку, уже умчался на своем авто куда-то в центр. Зато Яков замешкался в отделении и, удачно выйдя беглецам навстречу, предложил подвезти до Светиного дома. Великан, разумеется, знать не знал, куда собрались отправиться его подопечные, а со скоростью автомобиля бегать явно не умел.
