– Корреспондент-оперативник? – засмеялась Галочка.
– Совершенно серьезное название, между прочим. Корреспондент, занимающийся оперативным сбором сведений. В каждой специальности свои опера́. У нас в редакции их, увы, не так уж много, и к ним обращаться смысла нет, потому как я – далеко не худший из них.
– Выходит, нам нужен «опер» от поэзии! – внезапно осенило Галочку. – Есть же у вас такие друзья?
Морской хотел сказать, мол, нынче не до шуток, и вдруг сообразил, что предлагаемый вариант вполне реален и толков. Поэты и литературоведы – вот где нужно искать помощника! Нужное количество цитат, конечно, из одной головы не наберется, но где копать и что искать, подсказать могут.
– Варианта два, – подталкивая Галочку к выходу из трамвая, торопливо заговорил Морской. – Первый – мой приятель Гриша Гельдфайбен. Он сейчас не столько газетчик, сколько литературовед. А второй кандидат – уже знакомый тебе по нашим разговорам товарищ Саша Поволоцкий. Поэт и редкостный всезнайка во всем, что связано с литературными опусами. – Морской на миг задумался. – Я выбрал бы второго.
– «Литературовед» – серьезней, чем «всезнайка», – мягко заметила Галочка.
– Да, в этом парадокс нашего Саши. Он как бы вроде очень несерьезный, но всякий раз, когда с ним говоришь, мурашки бегают по коже от ощущения, что прикоснулся к вечности. К тому же, Гриша проживает в доме «Слово», а это куда дальше, чем дом Саши. Ну и еще одно, – Морской спохватился, сообразив, что может показаться Галочке ленивым. – Гельдфайбен все же журналист. Почуяв интригу, он не успокоится, пока не раскопает, о чем речь. А с Сашей в этом смысле много проще, чужие тайны он безмерно уважает, – Морской не удержался от иронии: – Не удивлюсь, если он и правда их сразу забывает, так как у него столько собственных скелетов в шкафах и тем для раздумий, что наша земная суматоха его особо не занимает.
В общем, за консультацией решили идти на Совнаркомовскую.
* * *
У подъезда Поволоцкий и импозантный мужчина с тростью вели довольно странную беседу:
– Отличная работа, прекрасная реприза! Спасибо! И незачем ее мне было присылать, я даже распечатывать не буду. Все помню наизусть еще с черновика! Весьма отменный текст! Кабы мог, удвоил бы ваш гонорар! – Мужчина разливался соловьем и размахивал тростью, словно дирижер палочкой. Выходило комично и в то же время эффектно. – Но вы, конечно, узнаете размер моей благодарности! Я скину вам на телефон. Годится?
– У Поволоцких, как всегда, опережают время, – шепнул Морской Галине, поясняя происходящее. – Подозреваю, они еще и в очередь не встали на телефонизирование квартиры, а скидка на подключение номера уже обещана. Каково? – Судя по Галочкиному растерянному взгляду, ситуация требовала более подробных объяснений. – Этот человек – заместитель начальника АТС, но и актер при этом. Играет в самодеятельном театре: недурственно читает юморески. Наш Саша – добрый человек – пишет и для профессионалов, и для самодеятельности. И, кстати, иногда одни и те же тексты! – Морской, с хитрой улыбкой обратился к начальнику-актеру: – Вы бы, любезнейший Иван Степанович, все ж не хорохорились. Приветствую! Знать номер наизусть – отлично, но распечатать конверт и заглянуть в письмо с текстом репризы все же стоит. Вдруг там окажется не та реприза, что вы учили, а, например, прогремевшие вчера в цирке клоунские куплеты. Успех был, кстати, потрясающ!
– Что за поклеп? – вмешался Поволоцкий. – Я для всех пишу уникальный материал.
– Конечно, – согласился Морской, – но письмо вполне мог перепутать. Ты же помнишь, как отправил в Москву вместо положенных детских стишат какую-то черную заумь. Дай-ка вспомню, ты цитировал первые строки, а потом решил нас пощадить, сказав, что взрослые свои стихи здесь никому читать не будешь… «Элегия, о том, как ехал на телеге я»? Галина еле уговорила почтальона позволить заменить конверт. Да ты же сам смешил всех нас рассказом!
– Помню, – спокойно согласился Поволоцкий, почему-то побледнев и отвернувшись. – Но путаница вышла один раз. Больше я так не ошибался. Ни в себе, ни в людях…
Морской почувствовал, что упускает нечто важное. Что эти «взрослые стихи», возможно, следовало стребовать с поэта и разобраться в них получше, а не осмеивать хором с вроде бы как поощряющим такую позицию автором. Но нынче было не до этого.
Разговорчивый Иван Степанович раскланивался и обещал всевозможные телефонные блага, Морской, чтоб поддержать беседу, вспоминал все происшедшие ранее с Поволоцким забавные истории… В общем, Галочка не выдержала и, едва Иван Степанович ушел, тут же заговорила по существу.
– Еще раз, – недопонял Поволоцкий, приглашая гостей в комнату, – Чем я должен вам помочь? Вы пишете кому-то тост под заказ? И делаете стенгазету с цитатами про Харьков? – Не позволяя губам расплыться в презрительной ухмылке, поэт нервно задергал ртом.
– Не стенгазету, а плакат, – стараясь сохранять серьезность, подкорректировал задание Морской. – Готовим материалы, а не делаем. И это все не то чтоб под заказ, а, скажем прямо, это вымогают взамен за то, что очень для нас ценно. Варианта отказаться у нас нет.
– Ну, значит, нет и у меня, – вздохнул Поволоцкий. И тут же выдал с ходу чудесное: – «Я вырос на большом базаре, в Харькове, / Где только урны чистыми стояли, / Поскольку люди торопливо харкали / И никогда до урн не доставали». Это некий юный Боря Слуцкий. Нынче в Москве, студент литературного института. Известен только в очень узких кругах, и то благодаря вашему Грише Гельдфайбену, в литературной студии которого занимался школьником. Но мне строчки пришлись по душе. Попомните мои слова, этот Боря вскоре прогремит. А может быть, и нет, но для литературы точно сделает немало. Но я отвлекся! – Саша вовремя спохватился, понимая, что расписывать достоинства интересующих его поэтов может вечно. – Нужно 45? А нет у этого же уважаемого товарища сына поменьше? Лет, эдак, десяти?
Как ни крути, даже с учетом помощи Галины Поволоцкой, знавшей всю современную украинскую поэзию наизусть и подбросившей, например, строчку Сосюры «Харків, Харків, на пера багнети / ми змінили в ті сонячні дні», цитат все равно набиралось вполовину меньше требуемого количества. Решили пустить в ход прозаические упоминания от классиков. Тут Морской многое помнил дословно. Например, поданное в две строки: «Музыкальная разборчивость и вкус харьковской публики, / делает меня сильнее. Петр Чайковский», вполне походили на поэзию. Цитат все равно было катастрофически мало. Чтобы не впасть в уныние, Поволоцкий пошутил:
– О Харьков, сколько в этом слове для сердца нашего сплелось! – весело заявил он и добавил с должным апломбом: – Александр Сергеевич Пушкин, между прочим! – и тут же, без всякого перехода, серьезно сообщил: – Я все понял. Перед вами стоит невозможная задача, а значит, решать ее можно только невозможными методами. Вы сочиняйте имена поэтов, – поручил он Морскому. Но тут же спохватился: – Нет, лучше перечисляйте существующих. Таким людям, как ваши, гхм… поздравляющие, чем громче имя – тем лучше. И нет никакой разницы, говорило это имя приписываемые ему слова или нет. Проверить все равно не получится…
