– Запись велась без моего согласия, – брякнул Малахов, раскопав что-то в памяти.
Алямов при этом даже не улыбнулся.
– Зато с уведомления прокурора. Вот бумага с его визой. Не утомляй меня, Малахов, глупостями. Мы уже столько вашего брата на нары переправили, что по пустякам я с тобой спорить не хочу. Времени жалко. У нас с такими, как ты, налажено поточное производство. Ты знаешь, что такое поточное производство? На заводе был хоть раз?
Малахов на поставленный вопрос отвечать не стал. Насупив брови и подобрав мокрые губы, он что-то сосредоточенно обдумывал.
– Так я же не по своей воле. Меня просто попросили зайти, спросить про долг.
– Вот теперь ты мыслишь в правильном направлении, – одобрил Алямов. – Если докажешь, что первый номер не ты, – тебе будет значительная скидка. Раньше на зоне бывал?
– Нет. Какая еще зона? Я вообще никаких дел раньше с мент… милицией не имел.
– Странно, – пожал плечами Алямов. – В Люберецком УВД до сих пор дело в производстве. Там два орла вроде тебя на одного терпилу наехали, искалечили мужика порядочно.
– А я при чем? – вскинулся Малахов. – Меня не опознали, меня вообще там не было!
– Это тогда не опознали, Малахов. Потому что потерпевший тебя испугался. А теперь ему зачем бояться-то? Ты и так, считай, срок себе обеспечил. Проведем повторное опознание, лишние лет пять тебе не помешают. Или ты другого мнения?
– Я не буду говорить без адвоката, – вспомнил губастый Малахов.
– Да, господи! – воскликнул Алямов. – Никто тебя и не заставляет говорить. Разве я что записываю? Протокол веду? Мы с тобой просто так, мнениями обмениваемся. Сейчас придет следователь, возбудит дело, вот тогда и толкуй с ним через адвоката. Все будет по закону, не сомневайся.
Малахов опустил голову и ненадолго задумался. Алямов не мешал мыслительному процессу, происходящему в голове губастого, терпеливо дожидаясь его окончания.
– Может, какие варианты есть? – осторожно спросил Малахов.
– В каком смысле?
– Ну, насчет отмазки… Между прочим, гражданин начальник, я неплохо бабками упакован. Это я так, для примера.
– Бабки твои и так будут нашими, – вздохнул Алямов. – К тебе на обыск уже поехала группа. А варианты есть, это верно.
– Какие? – Малахов несколько оживился.
– Вот самый простой. Ты даешь полный расклад по данному факту. Оформляем тебе чистосердечное признание. Но самое главное, – Алямов поднял палец и повысил голос, потому что заметил на лице Малахова разочарование, – того дела с покалеченным бизнесменом в Люберцах мы поднимать больше не будем. Если, конечно, он сам не заявит. Но, думаю, он заявлять не станет, если лично я его об этом не попрошу. Такой вариант тебя устраивает?
– Если я Гаврилу вложу, меня на киче замочат, – грустно сказал Малахов.
– Дурак ты, Малахов. – Сейчас Алямов был совершенно искренен. – Там, на киче, таких, как ты и Гаврилин, – вагон и маленькая тележка. Кто же тебя упрекнет, если ты впереди паровоза бежать не хочешь? Тебя же с поличным взяли, дружок. Что твое – твое, а чужое-то брать на себя зачем? Впрочем, если у тебя есть желание…
– А что насчет чистосердечного признания? – поинтересовался Малахов. – У вас бланк имеется?
– Особых бланков законом на этот случай не предусмотрено, – принялся объяснять Алямов. – Чистосердечное признание пишется от руки на чистом листе бумаги на имя прокурора города Москвы. Вот бумага, вот ручка. Если желаешь, конечно…
Двадцатитрехлетний Малахов в тюрьме действительно не был. В армию его тоже не взяли, поскольку он с детских лет по сей день постоянно и обильно мочился по ночам, в чем не усомнились даже члены медицинской комиссии военкомата. Мысль о том, что он окажется в камере, до отказа заполненной урками, каждый из которых, узнав о его пороке, волен будет сделать с ним все, что угодно душе и другим частям тела, приводила его в ужас. И хотя среди прочих членов бригады он научился имитировать равнодушие, когда речь заходила о тюрьме и лагере, в душе его постоянно сидел страх.
Малахов сильно завидовал своему напарнику Брокеру – Лехе Журко. Тот был его ровесником, но успел отсидеть в лагере усиленного режима пять лет за «разбойное нападение, совершенное в группе лиц по предварительному сговору». Вместе с двумя такими же дебилами, он напал на женщину-почтальона, разносившую пенсии неходящим пенсионерам. Налетчики проломили ей голову и забрали сумку с деньгами. Поймали их очень быстро, буквально через пятнадцать минут: почтальонша узнала в одном из нападавших внука пенсионерки из соседнего дома и успела сообщить об этом прибывшему наряду милиции, прежде чем потеряла сознание. Женщина, к счастью, выжила, только поэтому Журко, как самый младший в шайке (на момент совершения преступления ему не хватало четырех месяцев до восемнадцати), отделался пятью годами.
В лагере Журко в совершенстве овладел «феней» и украсил себя наколками, соответствующими его статье и сроку, рассчитывая на дальнейшую воровскую карьеру. Однако, несмотря на тюремные заслуги, в бригаде он занимал невысокое положение в силу врожденной тупости. Единственным достоинством Журко была способностью быстро и точно считать денежные знаки. Поэтому, собственно, он и получил кличку Брокер.
Сейчас Брокер сидел в соседнем кабинете, косноязычно излагая Линнику собственную версию происшедшего.
– Ну, это… короче, мы к нему зашли… ну, просто… поговорить, короче…
– А бил ты его зачем? – спросил Линник.
– Кто? Я? Не, я не бил.
– Видеозапись видел?
– Какую запись? Ну, видел.
– Там же хорошо видно, как ты ему вмазал.
– Я? Не, я не бил…
– Ну и тупой же ты! – сказал Линник почти с уважением. – Совсем ничего не соображаешь. Придется тебе, Брокер, почки немного опустить, чтобы голова лучше думала. Сейчас я специалиста вызову, он с тобой поговорит. У нас тут есть классный специалист: два удара, никаких следов, а через две недели человек автоматически коньки теряет. Без почек-то жизнь хреновая.
Он встал и пошел к двери. Прикованный за руку к батарее Брокер обеспокоенно дернулся.
– Короче, это… я пошутил. Ну, дал ему пару раз, было… Он меня, это, козлом назвал. А это западло…
Встретившись с Алямовым в коридоре во время короткого перекура, Линник пожаловался:
– Совсем дубовый клиент попался. И как только таких в бандиты берут – не пойму.
– Расколется?
– А куда он денется? Не сразу, конечно, постепенно. Хотя на Гаврилу его раскрутить вряд ли удастся… А твой как?
– Пишет чистосердечное. Пожалуй, теперь можно и с Гаврилой потолковать.
Гаврилина привели и сняли наручники. Недовольно хмурясь, он растирал запястья.
– Поговорим? – предложил Алямов.
