– Шербет уехал до конца лета в Грецию с Галеном, – отвечает Майлз. – Вот повезло-то.
– Повезло, что он в Греции или что ему сейчас не нужно толкаться здесь и смотреть на лошадей? – уточняю я.
Майлз глядит на меня.
– Повезло, что он с любимым человеком, – отвечает он, и мое сердце как-то странно трепещет.
Майлз, конечно, не имеет в виду, что любит меня – это было бы глупо, – но я убедилась, что на балу он завидовал Галену и Шербету. Наверное, потому что ему самому нужно всегда оставаться свободным, на тот случай, если королеве вдруг понадобится, чтобы он притворился чьим-нибудь парнем.
– И Греция, да, – признается Майлз. – Блин, я люблю Грецию. И потом, будь я в Греции, мне бы вчера не пришлось тащить Спиффи домой.
Я смеюсь и слегка наклоняю голову, чтобы заглянуть ему в лицо. И в этот момент кто-то кричит:
– Поцелуй его, детка!
Я поворачиваюсь и вижу папарацци с фотоаппаратом наготове. И всё во мне леденеет.
Мы притворялись влюбленными, улыбались, глядя друг на друга на балу, гуляли по улице, держась за руки… но целоваться?
Однако, к моему удивлению, Майлз уже слегка наклоняет голову, его лицо делается ближе, а губы…
Я толкаю его в грудь, заставляя отступить, и вижу, как глаза Майлза расширяются.
– Я не… не могу, – бормочу я. – Извини.
И отворачиваюсь.
И врезаюсь в официанта, который несет поднос, уставленный бокалами с шампанским.
Я слышу, как кто-то ахает – и еще больше народу хихикает, – когда несколько сотен долларов проливаются наземь. Еще примерно на пятьдесят баксов содержимого попадает на мое красивое желтое платье, и я пытаюсь избавиться от растущего мокрого пятна спереди, одновременно рассыпаясь в извинениях.
Наклонившись, я хочу помочь официанту подобрать бокалы, но тут фотоаппараты снова начинают щелкать, и я вспоминаю, что на мне платье, а день ветреный. Я только что, вероятно, выставила на всеобщее обозрение свои трусы в розовый горошек.
Зашибись.
Поэтому я торопливо отхожу от официанта с его бокалами и буквально бегу прочь, краем глаза мельком заметив Майлза.
Куда я направляюсь?
Понятия не имею. Просто подальше отсюда, от всех этих глаз и объективов. И совершенно точно подальше от Майлза. В дальнем конце поля стоит сарай, и, пусть даже любая моя попытка общения с лошадьми в Шотландии оборачивается сущим кошмаром, я все-таки иду туда, стараясь как можно быстрее удалиться от остальных.
Зайдя в сарай, я понимаю, что на самом деле это гараж. В нем стоят машины – красивые, блестящие, дорогие – и я прохожу между ними, касаясь прохладной поверхности «Роллс-Ройсов» и переводя дух.
Я, конечно, здорово психанула. Наверняка за мной скоро придут Глиннис или Элли, велят выйти и улыбнуться в камеру.
Но тень на пороге не принадлежит ни Глиннис, ни Элли.
Это Майлз.
Он… просто стоит там, опустив руки и слегка вздернув подбородок. Майлз тяжело дышит, как будто он бежал, чтобы нагнать меня.
– Извини, – говорю я и с удивлением слышу, как дрожит мой собственный голос.
И я сама дрожу.
Майлз приоткрывает дверь шире, и в луче света я вижу пылинки, танцующие в воздухе между нами.
– Я просто не смогла…
Скрестив руки на груди и глядя на Майлза, который подходит ближе, я продолжаю:
– Я понимаю, что это часть игры, но поцелуй… поцелуй – это нечто особенное. Для тебя, может быть, и нет, но для меня – да, и я не хотела…
И прежде чем я успеваю сказать что-то еще, Майлз приникает к моим губам.
Я невольно замолкаю, а он целует меня, обхватив ладонями мое лицо. Поначалу я так ошеломлена, что даже не отвечаю. Просто стою на месте, широко раскрыв глаза, по-прежнему со скрещенными на груди руками.
Но когда он наклоняет голову, углубляя поцелуй и касаясь теплыми, слегка мозолистыми пальцами моих щек, я закрываю глаза и сначала опускаю руки, а затем цепляюсь ими за рубашку у него на талии.
Ух ты, этот парень, который казался мне целиком сделанным из твида, умеет целоваться.
Мы стоим в сарае, прижавшись друг к другу, и я поднимаюсь на цыпочки, чтобы быть еще ближе к нему. Я хочу всем телом прижаться к Майлзу и наконец-то, наконец-то отдаться чувству, которое пыталась подавлять со времен того вечера в хижине.
Когда мы отрываемся друг от друга, я опускаюсь на пятки и смотрю на Майлза круглыми глазами.
– Ух, – говорю я негромко, и он улыбается.
Это улыбка, которую я видела в клубе Себа. Улыбка, которая впервые дала мне понять, что Майлз, возможно, привлекательней, чем кажется.
– Я тоже думаю, что поцелуй – это серьезно, – произносит он, так низко и хрипло, что меня от звуков его голоса точно мороз продирает по коже, и я вздрагиваю.
– И ты для меня – нечто особенное, – добавляет Майлз, и я судорожно стискиваю пальцы.
Он – лучший друг Себа, такая же неотъемлемая часть этого мира, как скачки, тиары и тартан.
Но, если кому-то удается пробить брешь в его обороне, оказывается, что Майлз очень веселый и добрый. И милый. И целуется как профи.
– И что мы теперь будем делать? – спрашиваю я, и эти слова на удивление громко звучат в пустом сарае.
– Улыбочку! – произносит чей-то бодрый голос, и мы, повернувшись, видим на пороге Глиннис.
Рядом с ней стоит фотограф.
Глава 33
– Это даже лучше, чем поцелуй на поле, – заявляет Глиннис, шагая к нам с распростертыми руками, словно она расставляет актеров на сцене. – Фитци сейчас снимет из-за машины, чтобы всё это выглядело как бы украдкой, приватно…
Я удерживаюсь от намека, что нарочно позировать для «приватной» фотографии как-то глупо. Честно говоря, я еще слишком ошеломлена поцелуем, чтобы говорить.
Майлз, впрочем, никаких проблем не испытывает. Пока Глиннис распространяется о ракурсах, количестве фотографий и «положении рук», он делает шаг вперед, по-прежнему держа меня за талию.
– Нет.
Глиннис замолкает, шевеля пальцами в воздухе, как будто это слово вызвало внезапный сбой в системе.
Затем она издает легкий смешок.
– Ох, Майлз, – говорит она, отмахиваясь, – я понимаю, что неловко быть вот так застигнутым, но, честное слово, это займет всего минуточку, а потом…
– Нет, – повторяет Майлз. – Я не хочу, чтобы нас фотографировали. Это… – он указывает на нас обоих, – не для газет.
В груди у меня ноет от гордости и от восторга, когда он стоит вот так, вздернув подбородок и стиснув зубы. Всё то, что обычно делает Майлза надменным и вредным, выглядит очень притягательно, когда направлено на защиту моей чести.
