– Не удивлюсь, если милиционеры у меня документы спрашивать начнут, – обидчиво заметил Летаев.
– Я тоже, представьте, – поддел его Басаргин. – Скорее уж удивлюсь, если они не будут спрашивать документы…
Летаев был знаменит. Его пьеса шла в столичном театре, повесть опубликовал журнал «Красная новь», а сейчас он вовсю сочинял роман о Гражданской войне, о чем добросовестно отчитался читателям «Красного рабочего». Но с внешностью Летаеву не повезло, и если бы вы встретили его поздно вечером в темном переулке, то как минимум стали присматривать хороший кирпич, чтобы в случае чего отбиться. Как считал Басаргин, фото в газете вполне соответствовало оригиналу. С точки зрения Летаева, против него в газете состряпали заговор и нарочно так заретушировали фотографию, что…
– Поздравляю, – хладнокровно сказал Должанский, выслушав юмористический рассказ Басаргина о том, как он поставил Летаева на место. – Вы нажили себе еще одного врага.
Басаргин сделал несколько кругов по кабинету.
– Послушайте, Петр Яковлевич, но когда я вижу всех этих самозванцев, которые величают себя писателями и назначают в гении… Какого черта? – внезапно вспылил он. – Почему им непременно нужно примазаться к великой русской литературе? Они же просто бездари, косноязычные и зачастую просто малограмотные…
– Да, но их много, а вы один. Не думали о том, что ваше противостояние может плохо кончиться?
– Противостояние? – Плечи Басаргина поникли. – Я такая же бездарь, как и они. Битый час возился с очерком на сто строк – и даже первую фразу не смог придумать…
– Вы серьезно относитесь к литературе, – заметил Должанский, и в голосе его прозвучало нечто вроде уважения.
– А вы нет?
– Я? – Заведующий отделом поэзии усмехнулся. – То, что Летаев, или Глебов, или еще кто-нибудь написали, никак на мое самочувствие не влияет. Хочется людям считать себя поэтами, драматургами или еще кем-нибудь, мне совершенно безразлично. На этом свете есть вещи поважнее того, что пишут в книгах… и даже в газетах.
– Хотел бы я смотреть на вещи с вашей точки зрения, Петр Яковлевич, – сказал писатель серьезно. – Но не могу. Они же портят вкус, внушают уверенность: раз их бездарную галиматью печатают и хвалят, значит, так и надо, и любой, кто хочет чего-то добиться, должен равняться на них. Вот в чем ужас-то!
– Если люди считают галиматью шедеврами, значит, они заслужили таких писателей, как Глебов, – парировал Должанский.
Писатель притих и только машинально комкал в кармане пустую пачку от папирос. «А ведь он прав… Прав, черт возьми. Но мне-то что делать среди этого торжества червей на трупе русской литературы?»
– Ваш очерк – это вы про угрозыск пытались написать?
– Пытался, – вздохнул Басаргин и следом за этим выложил одним махом про Опалина, про вчерашний день, утопленника с перерезанным горлом, задушенного ребенка и тело, скрюченное в красной луже.
Выслушав его, Должанский почесал висок и задумался.
– Это же ад, – сказал Максим Александрович потерянно. – И он постоянно в этом аду находится. А ведь ему, наверное, и двадцати нет…
– Садитесь на мое место, – сказал Должанский, поднимаясь на ноги. – Продиктую я ваш очерк…
Басаргин удивился, но все же сел на стул собеседника и приготовился писать. Петр Яковлевич прошелся по комнате, поглядел зачем-то в окно и негромко начал диктовать:
– «Своевременное раскрытие преступлений является одной из важнейших задач общества. В Москве этим занимаются…» дальше перечислите, – перебил он себя. – Милиция, угрозыск, я просто не в курсе деталей… Теперь пишите: «В уголовном розыске работают неутомимые борцы с преступностью…»
– Петр Яковлевич, – Басаргин все-таки не сдержался, – вы что, смеетесь надо мной?
– Отнюдь, – серьезно ответил Должанский. – Вы сами подумайте: чего, собственно, Поликарп от вас хочет? Чтобы вы написали правду – о младенце, которого убили просто так, походя, потому что он мешал своей мамаше? О том, что в угрозыске опасно работать и им недоплачивают? Не нужно ему все это. Дайте ему набор газетных штампов, набейте ими сто строк, и он будет доволен. Обязательно напишите, что борьба с беспризорностью дает успешные плоды…
– Опалин ни слова не сказал о беспризорниках.
– Не важно. Главное – успешные плоды, преступность идет на спад…
– Что-то по нашей хронике это незаметно… Да и по материалам Беспалова из суда – тоже.
– Максим Александрович, писать надо не то, что есть на самом деле, а то, что от вас ждут. Угрозыск борется с бандитизмом, одерживает верх, проблемы есть, но они решаемые… в общем, в таком примерно ключе. Кстати, как ваш знакомый вообще оказался в угрозыске?
Писатель замер:
– Вы знаете, я… Я его не спрашивал.
– Ну вот видите, он вас совершенно не интересует, – не преминул подловить его Должанский. – А между тем им стоило бы поинтересоваться. Хотя бы потому, что он занимается исчезновением Колоскова.
– Он мне сказал, что это не его дело.
– И вы ему поверили? – Петр Яковлевич иронически прищурился. – Вы же взрослый человек. Ну сами подумайте: Колосков все-таки кое-что в этой жизни значил… Не могли же его поиски поручить совсем уж…
Остаток фразы съел пронзительный звонок телефона. Двое находящихся в кабинете мужчин глядели на аппарат – и ни один не сделал движения, чтобы снять трубку. На мгновение телефон замолчал, но словно с удвоенными силами стал трещать снова. Решившись, Басаргин протянул руку.
– Лефортовский морг, – хладнокровно сообщил он в микрофон. – А? Что? Какая редакция? Нет здесь никакой редакции. Пожалуйста, гражданин… Куда вы трупы-то тащите? Не надо их друг на друга складывать! – прокричал он, немного отодвинув трубку от уха.
Должанский усмехнулся, но тут дверь отворилась, и на пороге возник Глебов с трубкой в зубах.
– Капитан пришел, – сказал Басаргин. – Какие новости, капитан?
Глебов вынул изо рта трубку и поглядел на нее так, словно видел в первый раз.
– Вы никому не скажете? – спросил он неуверенно.
– Само собой, – ответил за писателя Должанский. – Что там? Колосков удрал?
– Похоже на то, – ответил Глебов, с изумлением косясь на него. – Но не один, а с деньгами редакции.
– И сколько он украл?
Глебов оглянулся на дверь и, тщательно притворив ее, зашептал:
– Никто не знает, но Оксюкович ходит с траурным лицом. Думаю, дело серьезное…
– Подождите, – вмешался Басаргин. – Если украл Колосков, то почему главред волнуется? Он всегда может сказать, что ничего не знал…
– Он же своего пасынка протолкнул в газету главным бухгалтером, – негромко напомнил Должанский. – Будь я ГПУ, у меня бы возникли вопросы…
– П-почему ГПУ? – нервно спросил Глебов.
