Дверь заскрипела. Басаргин поднял глаза и увидел на пороге маленькую, совершенно седую и очень худую старушку. Дыханием вечности повеяло на него – как написал бы, наверное, будущий знаменитый писатель Степан Глебов. Да! В этом деревянном домике на московской окраине, который держался на одном честном слове, Максим Александрович по-настоящему почувствовал, что такое дыхание вечности, и, по правде говоря, даже немного опешил. Бесцветные глаза смотрели сквозь него, на желтоватой шее висел простой медный крест – в 1928 году, прямо скажем, не каждый отваживался носить его на виду.
– Бабушка, – бросилась к ней Соня, – его убили, убили! Его убили, бабушка…
– Ну, ну… – слабо бормотала старушка, гладя ее по голове сморщенной рукой, – эх… Я знала, что его больше нет, только тебе не стала говорить… Он мне ночью приснился… как, бывало, мать твоя снится…
– Я тоже поняла, – сквозь слезы ответила девушка, – его голуби ужасно волновались… Никогда они так не курлыкали…
Больше всего Басаргин боялся того, что Опалин заведет сейчас какую-нибудь неуместную речь в духе того, что суеверия – вздор и полагаться на них нельзя, или начнет с апломбом вещать о том, что животные ничего не чувствуют, а сны ничего не значат. Но как бы ни думал помощник агента угрозыска, мысли свои он оставил при себе и не мешал женщинам выплакаться. Остро чувствуя, что он тут совершенно лишний, Басаргин сделал несколько шагов по комнате. Он нет-нет да бросал взгляд в окно, за которым на грядке тосковали подсолнухи, свесив золотые головы. Бело-рыжий кот сидел, притаившись в траве, – очевидно, только и ждал удобного момента, когда можно будет прошмыгнуть в дом и забраться на чердак.
– Соня, чем занимался ваш брат? – спросил Опалин, когда девушка немного успокоилась, отлепилась от бабушки и стала искать платок.
– Чем он мог заниматься? Работал, – вздохнула Соня. – В слесарной мастерской.
Бабушка отряхнула пыль со стола и двинулась к двери, мелко переступая.
– Поставлю самовар, – сказала она и вышла.
– Ваш брат слесарь, значит, был?
– Ну да.
– А подробнее можно? Слесари ведь разные бывают.
– Он хороший был слесарь, – ответила Соня с несчастным видом. – Рукастый! Любую деталь мог выточить. На работе его хвалили… Все ручки в доме – его работа. И замки тоже…
– Замками он тоже занимался?
– Ага. Замки, ключи, все, что хотите. Я же говорю, он хороший был… – Она готова была снова заплакать, и Басаргин отвел глаза.
– Вы сказали: «Она не доведет его до добра», – негромко напомнил Опалин. – Вы имели в виду кого-то конкретного?
– Да. Ее Норой зовут, – ответила девушка с отвращением, вытирая платком щеки.
– А она кто?
– Не знаю. Шляпка у нее модная, в кольцах ходит. Я ее только один раз видела. Мы всегда все рассказывали друг другу, а о ней он мне ничего не говорил. И вел себя странно… Я чувствовала, что что-то не так. У него секреты от меня появились… Он ее карточку доставал и насмотреться не мог…
– Давайте сюда карточку, – сказал Опалин. – Или он ее с собой носил?
– Нет. Она в его вещах должна быть.
Соня сорвалась с места и метнулась в другую комнату. Волей-неволей Опалин и Басаргин последовали за ней. Стол с несколькими номерами «Красного рабочего», стул, кровать, перед ней вышитый половичок. Соня отчаянно стала рвать ящики из пазов – они не поддавались. Она сломала ноготь, но выдрала один ящик, затем другой, опрокинула на кровать и стала перебирать содержимое. Галстук, коробка от дорогих папирос, несколько фантиков, бритвенный прибор, зеркальце к нему, всякие мелочи. Никаких фотографий – ни одной. Изменившись в лице, Соня стала разворачивать и трясти газеты.
– Я же видела… – бормотала она. – Он в столе ее хранил!
– Может быть, взял фото с собой? – не выдержал Басаргин.
– Зачем? Оно довольно большое, его неудобно носить…
– Фамилия фотографа там стояла? – вмешался Опалин. Соня кивнула. – Как фотографа звали?
Но Соня не помнила. Она повалилась на кровать, закрыла лицо руками и зарыдала.
– Доктор, принесите воды, – распорядился Опалин. И Максим Александрович побежал за водой.
«Бедная девушка, бедные старики… Что же теперь с ними будет?»
Он принес воду, и Соня выпила ее, лязгая зубами о стакан. Она немного успокоилась, и к ней вернулась ясность мысли.
– Я не могу понять, куда делась фотография, – призналась она.
– У вас нет собаки? – спросил Опалин.
– Была, но ее сосед застрелил. Это его кот к нам шляться повадился.
Собеседник пожал плечами.
– Либо кто-то влез в дом и забрал ее, либо ваш брат унес ее с собой. Когда вы его видели в последний раз, что он говорил? Может быть, упоминал, куда собирается?
– Я же говорю, он от меня таился! – с отчаянием воскликнула Соня. – Если бы я знала, разве бы не сказала…
Но Опалин не отступал, и они стали перетряхивать обрывки воспоминаний, пытаясь зацепиться хоть за что-то.
– Сказал: вы меня не ждите, я у Никиты заночую… – вспоминала Соня.
– Что за Никита?
– Приятель его, Телегин… Он на Большой Садовой живет. Да не ночевал брат у Никиты, Коля просто так говорил, когда собирался у нее остаться…
– Допустим, но почему вы так уверены, что в ту ночь ваш брат у него не появлялся? Вы звонили Никите, спрашивали?
– Да какое звонили, тут до ближайшего телефона пока доберешься… – Соня тяжело вздохнула. – Нет, я прямо к нему поехала, на Большую Садовую. И с ним говорила, и с дворником ихним, и с соседом. Все мне сказали, что Коля не приходил… вот тут я испугалась…
Опалин заговорил о Норе, и опять стали вытаскивать из памяти обрывки, перебирать их, искать хоть какой-то след. Басаргин, не удержавшись, вышел покурить, тем более дождь уже кончился и снаружи можно было находиться без всякого ущерба для здоровья или одежды. «Какой терпеливый, въедливый ум… – размышлял писатель об Опалине. – И не жаль ему кружить, по сто раз задавать одни и те же вопросы, возвращаться к тому, что его интересует… Почему он так прицепился к этой пропавшей фотографии? Ведь можно же вообразить ситуацию, что убили из-за сапог, ну заодно и кошелек украли… И тогда получается, он просто зря тратит время со своими расспросами».
Бедность, царившая вокруг, стала давить ему на нервы. Но, к счастью, на крыльцо вышла бабушка и позвала пить чай.
Согласившись, писатель тотчас же ощутил укол совести – Кирпичниковы не производили впечатления людей с достатком, и навязываться за их стол в год обострившегося продовольственного дефицита было нехорошо. Но чай оказался хорош, как и поданные к нему выпечка и малиновое варенье. Басаргин с детства любил малину – и с тех же пор она от него ускользала, редко выпадала возможность полакомиться. «А у них малина под окнами растет… – неожиданно вспомнил он, глядя на Соню. – Почему, собственно, я их жалею? Не так уж плохо они живут…»
