И в поисках внимания он забрел к тебе в постель, мысленно договорил Опалин. Ну-ну.
– Когда ты узнала, что он исчез, что подумала?
– Я решила, что с ним несчастный случай произошел. Звонила в больницы, в милицию, даже к вам в угрозыск. Что с ним стало, не знаю, но мне кажется, что его нет в живых.
– У него был кто-то, кроме тебя?
– Ты за кого меня принимаешь? Конечно, не было. Мне и одной едва хватало. Стала бы я еще с кем-то делиться!
Ее рот недобро кривился, серые глаза потемнели. В мгновение ока она из очаровательной девушки преобразилась в торгующую собой хабалку, которая ни за что не упустит своей выгоды. Опалин смотрел на нее с сожалением.
Он задал еще несколько вопросов, спросил лист бумаги и стал на краю стола писать протокол допроса свидетеля.
– Слушай, я должен был сразу же об этом спросить: ты Ванда или все-таки Люська? Я имею в виду по документам.
– Ванда я, Ванда, даже не сомневайся, – ответила собеседница и в доказательство даже показала документ.
– Сама себя окрестила?
– А что, нельзя, что ли? А то Люська да Люська. Кругом каждая вторая – Люська. Надоело. Вот Ванда – совсем другое дело.
– Что же ты теперь будешь делать? – спросил Опалин.
– Для протокола интересуешься или просто так?
– Вообще.
– Ну, деньги у меня пока есть, а там начну потихоньку по театрам ходить, по ресторанам. Кого-нибудь найду.
– Смотри не прогадай, – не удержался Опалин.
– Не прогадаю, – твердо ответила собеседница.
Она расписалась со множеством затейливых завитушек, и гость ушел.
Глава 18
Зануда
Петр Яковлевич Должанский прочитал стихи молодого, но уже подающего (неизвестно кому) надежды поэта, привычно расставил недостающие знаки препинания, исправил орфографические ошибки, которые кишели в тексте, как тараканы на грязной кухне, заменил слова «пулемет клокотал» на «пулемет стрекотал» и отправился искать заведующего редакцией.
Однако Поликарпа на месте не оказалось, и никто не мог сказать, где он.
– Внизу он, – объявила наконец старшая машинистка Тетерникова, у которой было самое острое зрение. – В машине Оксюковича сидит. Вместе с редактором и его пасынком.
– А почему в машине? – удивился Должанский.
Тетерникова пожала плечами и застучала по клавишам. Она работала десятью пальцами, позволяя себе лишь минимальные остановки, и печатала со сверхъестественной скоростью, которая приводила ее коллег в трепет. Под треск «Ундервуда» Петр Яковлевич покинул кабинет и остановился в коридоре, задумчиво потирая подбородок.
Там его едва не сбил с ног Стенич, который писал для отдела о спорте. Стенич был круглым, как колобок, и на вид совершенно неспортивным, однако, когда того требовали обстоятельства, он мог перемещаться в пространстве еще быстрее, чем Тетерникова печатала на машинке.
– Спасайся кто может, Петров идет! – прокричал он, ловко ввинтился в один из кабинетов и запер дверь изнутри на двойной поворот ключа.
…Два или три месяца назад Матюшин необдуманно написал в хронике о полотере Петрове, который напился пьяным и пытался зарубить топором жену, однако ж не преуспел: жена мало того что отобрала топор, но еще и от души поколотила супруга. Через несколько дней в редакцию явился печальный человечек в толстовке, видавших виды штанах и растоптанных сапогах.
Он ходил из кабинета в кабинет и ныл, что ему испортили жизнь: на работе сочли, что он и есть тот Петров, который пьет и кидается на жену. А между тем произошла ошибка, граждане. Он другой, но тоже Петров и полотер. Однако не виноват ни в чем подобном.
– Хорошо, – сказал Поликарп Игнатьевич, выслушав бедолагу, – мы напечатаем особое прибавление, что тот Петров – не вы. Вас как зовут?
– Александр.
– И его тоже зовут Александр, – заметил Матюшин. – Где вы живете?
К счастью, выяснилось, что тезки проживают по совершенно разным адресам, и «Красный рабочий» опубликовал крохотное сообщение, что вот, мол, мы писали о полотере Петрове, который по пьяни пытался убить жену, но это не Петров из Проломного переулка, а Петров с Кропоткинской улицы, так что коллеги первого Петрова могут быть совершенно спокойны.
Через пару дней Петров вернулся в редакцию и стал жаловаться, что хронику, в которой его обвиняли, читали все, а сообщение, напечатанное мелким шрифтом внизу страницы, никто не заметил. Так вот, нельзя ли пропечатать его покрупнее, а то над ним все смеются, что он бросался на жену с топором, а она его отколошматила.
– Товарищ, – сказал Поликарп Игнатьевич, несколько утомленный оборотом, который принимало дело, – мы не печатаем опровержения по нескольку раз… Обратитесь в суд, если вы считаете, что ваши права были нарушены.
– Да что ж суд, разве ж у меня есть время судиться? – обиженно сказал Петров. – Я человек рабочий, мне некогда…
Секретарь редакции Эрманс предложил ему носить с собой экземпляр газеты и каждому, кто вздумает его в чем-то обвинять, показывать опровержение. То же самое посоветовали страдальцу Матюшин, Фарбман и даже завсегдатай бегов Ракицкий.
Когда Петров исчез, все вздохнули свободно. Но оказалось, что они рано радовались.
Петров стал допекать редакционных работников, используя для этого все свое свободное время – а его, как оказалось, у него было предостаточно. О нет, он никому не угрожал и не делал ничего противозаконного. Он просто приходил во Дворец труда, слонялся по кабинетам, задавал сотрудникам безобидные вопросы и не упускал случая напомнить, что они испортили ему репутацию, на работе на него смотрят косо и, если он теперь запьет и на кого-нибудь набросится, виноваты будут служащие «Красного рабочего».
Первой не выдержала Теплякова:
– Послушайте, Поликарп Игнатьевич, но это невыносимо! Ноет, сопит, слоняется из угла в угол, бубнит, несет всякую чушь! Невозможно при нем работать! Может, поставить при входе милиционера и сказать ему, чтобы он никого из посторонних не пускал?
Но это было невозможно. Во Дворец труда каждый день приходили сотни, а то и тысячи человек, и большинство являлось по делу, в отличие от Петрова. Кроме того, он не совершал ничего такого, за что его законным порядком можно было отлучить от редакции.
– Он к вам не приставал? – с затаенной надеждой спросил заведующий.
– Нет! – взвизгнула Теплякова.
«Все ясно – потому ты на него и взъелась», – подумал желчный заведующий. Но когда жалобы стали прилетать с разных сторон, он решил, что пора положить им конец, и уведомил Петрова, что газета согласна опубликовать опровержение достаточно крупным шрифтом, но только не на первой странице, которая зарезервирована для мировых новостей, и не на второй, потому что там идут новости с просторов СССР.
