– Надо у Басаргина спросить, он же общается с этим… из угрозыска, – заметила одна из девушек-машинисток.
– Они сегодня втроем в машине сидели и что-то обсуждали, – гнул свою линию Окладский. – Главред, Поликарп и Антон. Наверняка совещались, как покрыть растрату… А как ее покроешь? Так что я уверен – скоро мы с вами все узнаем, – заключил он.
В дверь снаружи кто-то заколотил:
– Откройте, черт возьми! У меня репортаж горит…
Все узнали голос Беспалова, и Тетерникова поторопилась открыть дверь.
– Опять Петров? – спросил Беспалов, скользнув взглядом по лицам. – Когда же он наконец угомонится… Леля! Как бы вы озаглавили душераздирающую историю о том, как законная жена накинулась на любовницу мужа и откусила ей нос? Я понимаю, это неприлично, но – черт возьми! – как вспоминаю о сегодняшнем суде, начинаю смеяться и не могу остановиться…
Репортера немедленно окружили и засыпали вопросами о подробностях. Все оживились и стали наперебой предлагать свои варианты заголовка, один фантастичнее другого. А тем временем по коридорам Дворца труда бродила смерть, и Петр Яковлевич Должанский не мог отделаться от нехорошего предчувствия, что она пришла по его душу. Жизнь давно научила его не пренебрегать предчувствиями, даже самыми нелепыми.
Поболтав с Эрмансом, он вернулся к себе и достал из потрепанного портфеля книгу, изданную по старой орфографии не то в Берлине, не то в Париже. Раскрыв ее наугад, Петр Яковлевич про- читал:
«В девять часов утра, солнечного, жаркого, счастливого, со звоном церквей, с базаром на площади перед гостиницей, с запахом сена, дегтя и опять всего того сложного и пахучего, чем пахнет русский уездный город…»
[9]
Должанский поднял голову и посмотрел в окно. Не было ни утра, ни солнца, ни звона церквей, ничего – только убранное сереньким ситцем небо и набережная, по которой пробирались два трамвая. Дернув щекой, Петр Яковлевич сгорбился еще сильнее, чем обычно, и стал рыться в столе, но не нашел там нужного и полез в большой шкаф, стоявший в углу. Шкаф этот с двумя необыкновенно скрипучими дверцами при ближайшем рассмотрении оказался обычным гардеробом, но использовали его не по назначению. Когда-то Должанский завел привычку бросать туда самые безнадежные стихи, которые попадали к нему на стол, и теперь, когда он открыл одну из дверец, оказалось, внутри выросла такая груда, что вот-вот должна была перекоситься и вывалиться наружу. Недовольно крякнув, Петр Яковлевич стал ковыряться в этой горе бумажек и наконец откопал большой конверт, в котором, судя по его размерам, когда-то прислали поэму, в подробностях повествовавшую об истории мира с первых дней его существования. Должанский заглянул в конверт, убедился, что внутри тот чист, положил в него том Бунина и отправился на поиски Басаргина.
Максим Александрович нашелся в общем кабинете, где кроме него присутствовали также Глебов, Теплякова и Фарбман. Степа пытался ввернуть реплику о том, как секретарь Горького поставил на место Черняка, но Теплякова упорно гнула свою линию и не давала ему вставить ни слова. Она несколько минут назад услышала от Опалина о том, что Колосков получил по меньшей мере одно послание с угрозами, и теперь выдвигала версии одну весомее другой.
– Конечно, его прикончила жена, – заявила она своим неприятным высоким голосом. – Надоело ей терпеть…
– А при чем тут письмо? – спросил Фарбман, тонко улыбаясь.
– Предупреждение. – Но она учуяла, что ей не верят, и тотчас бросилась в атаку. – Вы думаете, не жена? Тогда кто? Кто-то из редакции?
– Ну, если ему положили эту цидульку на стол, то да.
– Положили? Да кто угодно мог это сделать. Взять хотя бы Петрова! Шатается не пойми кто, и никто ничего не может сделать!
Басаргин оглянулся, увидел Должанского и по тому, как тот едва заметно качнул головой в сторону выхода, догадался, что заведующий отделом поэзии хочет ему что-то сказать. Они вышли в коридор, и Петр Яковлевич молча протянул ему конверт.
– Как хорошо, что вы ее принесли! – обрадовался писатель, увидев книгу. – Сколько дней я могу держать ее у себя? Жена тоже наверняка захочет прочесть…
– Это подарок, – ответил Должанский.
– Нет, нет, – смутился Басаргин. – Сколько я вам должен?
– Ай, да бросьте, Максим Александрович, – другим тоном ответил Должанский и даже рукой махнул. – Только не говорите никому, и особенно – этому вашему приятелю из угрозыска.
– Он мне не приятель, – твердо ответил Басаргин. – Как только напишу очерки, которые от меня требует Поликарп, сразу же с ним распрощаюсь.
«Это он с тобой распрощается, когда сочтет нужным», – мелькнуло в голове у Должанского. Он кивнул писателю на прощание и удалился к себе. Возле двери его уже поджидали два стихотворца, жаждущие осчастливить мир своими творениями. Поэты нетерпеливо притоптывали, как застоявшиеся лошади, и ревниво поглядывали друг на друга.
Опросив всех сотрудников редакции – и даже полотера Петрова, у которого он не поленился спросить документы, – Опалин спустился в столовую и поел. Наедине с собой он не мог не признаться, что результаты обоих расследований, которые он вел, пока довольно-таки неутешительны. Никто не знал, кто мог угрожать Колоскову, и лишь тоненькая ниточка могла привести к женщине, которая предположительно имела отношение к убийству столяра.
Допив нежно-розовый кисель и вытерев губы, Опалин решительно нахлобучил фуражку и поднялся к Басаргину:
– У тебя есть справочник?
– Какой справочник?
– Да обычный, доктор. «Вся Москва».
Сотрудники «Красного рабочего» отлично знали, что для рабочих нужд в редакцию ежегодно привозили десятки экземпляров этого самого справочника, но они, очевидно, обладали какими-то паранормальными свойствами, потому что растворялись в пространстве, не оставив следа. Их теряли, роняли, на них ставили стаканы, из них выдирали листы с нужными адресами, а также ненужными – чтобы вытереть грязные калоши, заклеить раму или употребить вместо туалетной бумаги. Поиски справочника у Черняка, Фарбмана, Эрманса, Матюшина и машинисток не дали ничего. В конце концов, один экземпляр «Всей Москвы» нашелся у Лапина, который держал у себя немного вещей, но зато все в образцовом порядке.
– Что ты ищешь? – не удержался Басаргин, видя, как Опалин нетерпеливо листает страницы.
– Парикмахерские.
Найдя нужный ему раздел, он приуныл. Чертовы парикмахерские занимали больше четырех больших страниц, вдобавок по три столбца на каждой странице. С государственными парикмахерскими было просто – всего пять штук на всю Москву. Но дальше шли кооперативные – полтора столбца, а еще дальше в глазах рябило от обилия частных парикмахерских, где граждане могли подстричься и побриться, а гражданки – подстричься, покраситься, завиться, сделать маникюр, подбрить брови и покрасить их.
