Опалин достал рисунки, которые сделал для него Окладский, и стал сбивчиво объяснять: 42 года… заместитель редактора… среднего роста, не сказать чтобы худой… Когда-то у него была сломана левая рука и еще, если верить свидетелям, ребра.
– Рука – какая кость, в каком именно месте? – спросил Бергман.
Собеседнику пришлось признаться, что точно он не знает. Но ему очень важно установить, что речь идет именно о том человеке, которого он ищет, потому что…
– Зачем вам словарь? – неожиданно спросил доктор.
Опалин удивился:
– Ну… это для меня…
– По работе?
– Нет. Просто я… я учусь.
– Боюсь, что он уже порядочно устарел, – сказал Бергман, поднимаясь на ноги. – Вы бы новое издание поискали… Подождите меня здесь. Да, и еще: напишите расписку, что кольцо, извлеченное из желудка убитого Кирпичникова, вы от меня получили. Бумага и чернила на столе.
– Да, доктор, – ответил окончательно сбитый с толку Опалин. Бергман скользнул по нему взглядом и вышел.
За окнами как-то по-особенному зашуршали ветвями деревья, и Иван догадался, что на Москву идет гроза. Но размышлять об этом ему было некогда: он придвинул стул поближе к докторскому бюро, взял чистый лист бумаги и стал усердно писать расписку о том, что вещественное доказательство (далее следовало описание) от гражданина Бергмана он получил и к делу приобщил. В дверь сунулся Савва, поглядел, чем занимается Опалин, и пропал. Потом вдруг стало темно – хлынул дождь. Книги, шкафы, кресло доктора – все попряталось, в полумраке белел только четырехугольник листа. Опалину стало неуютно. Он поднялся и зажег верхний свет. Проходя мимо одного из шкафов, Иван заметил за стеклом карточку, на которую поначалу не обратил внимания: человек средних лет, в плаще и шляпе сидел на лавочке около дома или дачи, возле него пристроилась такса. Выражение лица незнакомца живо напомнило Опалину Бергмана: та же смесь ума, интеллигентности и проницательности. «Отец его, что ли? – мелькнуло в голове у Ивана, но, присмотревшись, он решил: – Нет. Это кто-то другой». Он вернулся к столу и подумал, не позвонить ли ему в угрозыск, но решил повременить, пока не получит более точных сведений. «Допустим, Бергман скажет, что труп не принадлежит Колоскову. Тогда получается, что часы с надписью на внутренней крышке – «Алексею от Ксении с любовью» – подброшены… Значит, Колосков украл большие деньги, изобразил свое убийство и бежал. Убил человека – кого? – тело засунул в ящик, вывез его… вывез… Стоп, на чем же Колосков его вывез? На извозчике? Ой, мил человек, мне надо куда-нибудь в тихое местечко, где я его закопаю? Тогда он и лопату должен был с собой захватить. Тяжелый ящик и как минимум одна лопата. Допустим, Колосков все продумал, вызвал к себе какого-нибудь знакомого, домработницу услал в кино, знакомого убил, труп в ящик… ни о каком ящике дома она не упоминала. А почему именно дома? Возможно, Колосков убил жертву в другом месте. Потом ящик, извозчик… нет, что-то не так. У него был сообщник… Не мог он все это провернуть в одиночку. Одно дело – бандиты, которые убили Кирпичникова, тут все как на ладони. А Колосков, который таскает с собой ящик с телом… И почему он решил, что труп непременно найдут и примут за него? Ведь выкопали-то ящик по чистой случайности. Или Колосков собирался, к примеру, через пару месяцев написать анонимку, выдать местонахождение тела, если бы его не нашли раньше? Но главное: что ж это за знакомый такой, об исчезновении которого никто не упоминал?»
Опалин чувствовал, что запутался. Вопросов у него было больше, чем ответов, а Бергман все не шел. Спрятав кольцо, Иван забрал словарь, который купил ему писатель, и отправился на поиски. Но он плохо был знаком с расположением помещений и, наугад потыкавшись в разные двери, в конце концов попал в зал, в который приносили новые трупы. Обычно их регистрировали, раздевали и направляли в морг, но во время эпидемий (и не только) случалось, что мест не хватало, и тела оставались здесь, пока их не забирали родственники для кремации или погребения. От пола до потолка зал провонял смертью, и если Опалин не сбежал оттуда, то только потому, что увидел длинный ящик, лежащий за старым цинковым столом для вскрытий. Ящик был грубо сколочен и испачкан землей, крышка, которую с него сорвали, стояла рядом, прислоненная к стене. Вспомнив габариты Колоскова и сравнив их с размерами ящика, Иван решил, что это вполне может быть гроб для заместителя редактора, вернее, его двойника.
«Надо бы взглянуть на ящик поближе… – Ноги уже сами несли его туда. – Так и есть: топорная работа. Не мог замредактора сколотить хороший ящик… А это что еще?»
Он наклонился, разглядывая крышку, потом занервничал и вернулся к выключателю, чтобы прибавить свет. Иван забыл, что находится в аду, о невыносимом запахе, обо всем на свете. Он осторожно провел пальцами в воздухе, над какими-то следами на внутренней стороне крышки и распрямился, крайне озадаченный.
«Нет, этого не может быть… Не может быть… но если не может, как же…»
В таком положении его застал доктор Бергман, который вошел в зал, на ходу стаскивая заляпанный чем-то бурым халат.
– Я торопился, – сказал он, – но если судить по повреждениям костей, о которых вы упоминали, это ваш Колосков. Рука сломана давно, лет в семь-восемь, и довольно хорошо заросла. Ребра со следами давних травм. У меня есть версия, отчего умер ваш покойник, но…
Он хотел сказать, что ему нужно время ее проверить, но Опалин перебил его:
– Не важно, доктор: я уже знаю, от чего он умер. Его закопали заживо. Видите следы на крышке, внутри? Он бился в ящике, царапал крышку ногтями, колотил по ней… – Его лицо исказилось. – А, черт побери!
Он стоял, совершенно растерянный, и Бергман, взрослый, много чего перевидавший человек, не знал, что ему сказать. Наконец, доктор предложил вернуться в его кабинет, и Опалин последовал за ним.
Гроза кончилась, в комнате стало светлее. Доктор ушел вымыть руки, а когда вернулся, предложил Опалину свои папиросы. Иван закурил, нервно потирая лоб. Он ожидал чего угодно, но не был готов к тому, с чем ему пришлось столкнуться.
– Скажите, доктор, в вашей практике такое бывало?
– В моей – нет. Но такие случаи известны. – Бергман шевельнулся в кресле. – Я сделаю тщательное вскрытие и сообщу результаты. Надеюсь, они вам помогут.
– Хорошо, вы мне позвоните, и я приеду.
– Зачем? Я вполне могу по телефону сказать.
Опалин был слишком взвинчен, чтобы оценить эти слова по достоинству, и в тот момент даже не обратил на них внимания. Оглянувшись на книжные шкафы, он спросил:
– Скажите, а чья это карточка у вас за стеклом?
– Это Чехов, – ответил Бергман.
– Доктор?
– Доктор, да. И писатель.
Опалин хотел сказать, что знает еще одного пишущего врача, только тот уже не врач и всего лишь сочиняет очерки для «Красного рабочего», но что-то удержало его. «Чехов… Где-то я слышал это имя. Да, точно, Терентий Иванович о нем упоминал… Но что же мне сказать родным Колоскова? Надо посоветоваться с Терентием, обязательно…»
