Рита наконец внимательно посмотрела на него. Он действительно выглядел так, как будто провел всю ночь далеко не на диване в студии. Спрашивать ничего не стала. Язык и без того не шевелился.
К ее удивлению, приехали они не домой, а в студию.
– Вера Никифоровна согласилась посидеть сегодня с Гретхен, – улыбаясь, сообщил Марк, увидев ее недоуменный взгляд.
– А что будем делать мы?
– Мы? – Марк вытащил из замочной скважины ключ, которым как раз открывал дверь квартиры, и загадочно улыбнулся. – Я буду заглаживать вину, а ты меня прощать.
Рита все же не выдержала и рассмеялась. Он был неисправим. В один день превращаясь из последней свиньи в самого обаятельного в мире мужчину. Когда-то эти качели выводили ее из себя, заставляя одновременно влюбляться в него и ненавидеть. Ничего с тех пор не изменилось.
Марк действительно умело заглаживал вину. В студии их ждал легкий ужин из ее любимого ресторана и вино, которое она любила, а он терпеть не мог, горячая ванна с шапкой пышной пены, которую они принимали вдвоем. Рита впервые за день согрелась, неожиданно понимая, что озноб колотил ее с ночи. И вчерашняя ссора, и сегодняшний день показались вдруг такими далекими, что перестали иметь значение. Еще сильнее снимали усталость и согревали нежные прикосновения и страстный шепот, обещающие, что она не пожалеет о своем решении. И в какой-то момент Рита сдалась. Пусть он порой ведет себя не так, как того хочет она, но она точно знала, что он ее любит. И она, и Соня ему действительно нужны, а им нужен он.
Глава 26
Марк сам не заметил, как задремал. Впрочем, это было неудивительно, если вспомнить, где и как он провел последние сутки.
После того, как Лера уехала с озера, он еще некоторое время сидел на снегу, то и дело прикладываясь к бутылке виски. Он хотел бы сказать, что именно там, сидя на берегу замерзшего озера и глядя на голубовато-серый в лунном свете лед, вдруг понял, насколько ему важны жена и дочь, но на самом деле все было гораздо прозаичнее и бестолковее.
Он чувствовал только холод, от которого немели ноги, и со злостью думал о том, что если он их все же отморозит, то их отрежут к чертовой матери. И ни капли жаль ему не будет. А еще обиду на Риту за ее слова, на Леру за то, что не осталась с ним, на мир за то, что он постоянно меняется. Однако здравый смысл все же взял верх над этими чувствами, уже такими непозволительными в его возрасте.
Окончательно замерзнув, Марк перебрался в машину, завел двигатель, включил печку и уснул. Проснулся через несколько часов, когда часы показывали утро, но еще не рассвело, с затекшей спиной, негнущейся ногой, которую простреливало болью из ружья всякий раз, стоило ему пошевелиться, с сильной головной болью и отвратительным привкусом во рту. Но достаточно трезвым для того, чтобы вернуться в город и продолжить спать в своей студии. Все то время, что Рита бегала с Гретхен по поликлиникам, он безо всяких угрызений совести дрых на диване.
Проснулся лишь к обеду. Контрастный душ и чашка крепкого, сводящего зубы кофе привели его в относительный порядок. Марк некоторое время побродил по квартире, размышляя, не заняться ли какой-нибудь из начатых картин, но так и не расчехлил краски. Проходя мимо стола, на котором осталась незаконченная обложка, смахнул ее в мусорное ведро. В издательство он больше не пойдет. Он не иллюстратор – и точка. Однако с Ритой помириться надо. Ссора ссорой, но не разводиться же на самом деле.
Марк заказал на дом ужин из ее любимого ресторана, снабдил все это бутылкой ее любимого вина (сам он на алкоголь все равно смотреть не мог после ночного виски), придумал длинную извинительную речь и поехал за ней домой. Там его ждал неприятный сюрприз в виде недовольно поджавшей губы Веры Никифоровны, которая рассказала ему о том, где Рита и чем она занималась весь день.
Гретхен, его маленькая Гретхен, тут же бросилась ему на шею и не желала слезать с рук все то время, что он провел в квартире. Только тогда что-то шевельнулось внутри него, шепча на ухо, что в мире есть кое-что поважнее его обид и амбиций.
По дороге в больницу он размышлял, не стоит ли к ужину купить еще и цветов, но так за ними и не заехал. И лишь увидев Риту, идущую по тротуару, он вспомнил о том, что именно важного есть в его жизни. Он давно это понял, но вчера почему-то забыл. Стоя на тротуаре, прижавшись лбом к ее лбу, чувствуя, как она дрожит, видя готовые сорваться с ее ресниц слезы, Марк по-настоящему испугался. Осознание, что он может потерять это важное, накрыло с головой как лавина, замотало в плотный кокон страха и не желало отпускать, чтобы он ни делал. Ужин с вином показался глупым, и едва ли даже дурацкие цветы смогли бы его спасти. Придуманная заранее речь тоже потеряла всякий смысл. Что бы он ни делал, что бы ни говорил, ни обещал, все казалось мелочным и недостойным прощения. И то, что Рита с готовностью отзывалась на каждое его прикосновение, верила каждому слову и обещанию, заставляло чувствовать себя еще большей свиньей и обещать себе всегда об этом помнить.
Когда она наконец уснула, прижавшись к нему обнаженной спиной, Марк продолжал гладить ее по спутавшимся темно-русым волосам, пропуская пряди между пальцев, и рассматривал картины, висящие на стенах. Над барной стойкой кухонного уголка осталась гореть тусклая лампа, ее свет с трудом дотягивался до другого конца большой студии, где стоял диван, картины просматривались плохо, но Марк и так помнил каждую. Он смотрел на ту, которую почти год писал на озере. Пусть не каждый раз, но очень часто Рита при этом была с ним, молча сидела часами, не мешая ему и терпеливо дожидаясь, когда он закончит.
Марк вдруг понял, что спутал кое-что: не Рита виновата в том, что он не пишет картины, а он сам. Те восемь лет после аварии он их не писал. И даже в тот год, что работал в магическом салоне Ксении, по которому он сейчас так скучает, тоже не писал. Он писал их полтора года после знакомства с Ритой, и сам решил, что на них больше не хватает времени. Он может продолжить сейчас, никто ему не мешает, кроме себя самого.
Эти мысли, недовольство собой, тихо спящая рядом Рита, неожиданные открытия и тусклый свет лампы в конце концов усыпили его.
Проснулся он от почти забытого ощущения чужого взгляда на себе. В первый момент Марк подумал, что на него может смотреть Рита, но почти сразу увидел ее, продолжающую крепко спать на его плече. Она не проснулась даже тогда, когда он пошевелился, аккуратно переложив ее голову на подушку.
Он медленно сел, оглядывая комнату. Часы показывали начало десятого, и за окном была уже ночь. Небо по-прежнему укрывали плотные тучи, заглядывающие в окна последних этажей и не пропускающие лунный свет к земле. В полумраке комнаты ему удалось заметить темную фигуру у выхода в коридор. Точнее, ему показалось, что фигур несколько, как минимум две. Дверь находилась в небольшом углублении, скрытом от света лампы, и Марку казалось, что сгусток тьмы там едва заметно шевелится, а глаза различали две фигуры.
Кому он опять понадобился? Стоило снова приоткрыть дверь в мир мертвых, как они начали ходить к нему, как к себе домой.
