– А, ясно, – старик ухмыльнулся и снова налил.
Семен взял из его пачки папиросу, почему-то решив, что если покурит, то не так быстро опьянеет.
– У меня рак, Сеня, – сказал хирург, – три операции я перенес, можно сказать, бежал от смерти, как от голодной собаки, кидая ей куски своего тела, но сейчас уже неоперабельно. Поэтому я и не уверен, что смогу тебя подменить ближе к весне, так что про «будущего нет» это ты кому другому расскажи.
– Извините, – смутился Семен.
Но хирург бодро махнул рукой:
– Осталась мне пара месяцев, наверно, но сегодня я жив точно так же, как и ты.
– А я, с другой стороны, завтра могу поскользнуться и шею себе сломать.
– Вот именно. Будущего, Сенечка, нет вообще ни у кого. Есть настоящее, им и живи.
Они подняли свои мензурки и сильно, от души чокнулись.
– Женись на хорошей девушке, и найдешь счастье даже в этой глухомани. Я ведь тоже сто лет назад подавал большие надежды. Тоже был мальчик из хорошей семьи, наукой занимался, а потом война, и полетел я на нее заурядврачом. После победы хотел восстановиться, доучиться шестой курс, в ординатуру поступить, но куда там… Новая поросль подошла, и оказался я в деревенской больничке, и ни одного дня об этом не жалел.
– Хотел бы и я так. Но только у меня уже диссертация была написана! Почти.
– А защититься не дали?
– Не дали.
– А дали бы – что изменилось?
Семен озадаченно взглянул на старика.
– Третий глаз у тебя открылся бы? Или что? Да ничто, только в заднице бы засвербило, что пора докторскую писать. А тут ты настоящее дело делаешь.
– Угу, – хмуро буркнул Семен. – Алкашам слюни утираю.
– Однако ж ты не мог просто так взять и уехать. Меня прислали.
– И что?
– Стало быть, нужен ты здесь. А на кафедре – сваливай хоть на месяц, никто и внимания не обратит.
Выпив, Семен подумал, что дед, пожалуй, прав. Завтра он протрезвеет и снова станет с тоской заглядывать в свое безнадежное будущее, жалеть об упущенных возможностях, и пытаться понять, что мамы больше нет, и терзаться, что упустил эти последние полгода, когда мог быть рядом с нею. Будет злиться на Полину Поплавскую, из-за которой произошла их разлука, словом, отчаяние снова зажмет его в свои тиски.
Но это все завтра, а сегодня он понимает, что у него ничего нет, кроме этой минуты.
* * *
Володя заплакал, и Ирина дала ему грудь. Это было, конечно, неправильно, все авторитеты, включая ее собственную маму, твердят, что кормить надо строго по часам, а в остальное время вообще не подходить к ребенку. Пусть плачет, привыкает, что жизнь – суровая штука. Ирина слушала, теоретически соглашалась, но делала по-своему. Жизнь действительно не пряник, так что нечего самой прибавлять этой жизни суровости.
Сын ел, а Ирина смотрела на спящего мужа. В отблесках уличных фонарей лицо его казалось незнакомым, будто кто-то чужой прилег на ее постель.
Да и постель не ее, здесь все чужое. Дом, в котором она не росла, мебель, которую не покупала. Просторная кладовка забита старым хламом, как у всех, но это хлам Кирилла, а не ее. Свой она вынесла на помойку при переезде.
Ей некуда отсюда уйти. Ирина вздохнула.
Володя уснул, выпустил грудь и засопел, сосредоточенно хмурясь. Ирина осторожно положила его в кроватку, а сама вышла на кухню – попить чаю с молоком для лучшей лактации. Ну и с печеньем, что уж стесняться. Уже все равно.
Хоть и не было тому никаких прямых доказательств, но Ирина почти не сомневалась, что муж ей не верен. Влюбился в кого-то и или уже изменяет, или только собирается. Снова звонила девушка, просила Кирилла, и по тому, как издевательски она растягивала слова, Ирина поняла: она прекрасно знает, что его нет дома, просто хочет поиздеваться над обманутой женой.
И только удалось убедить себя, что это ничего не значит, как Кирилл задержался якобы на работе и пришел домой поздно, явно пахнущий духами «Пуазон», отвратительными, но модными.
И это можно было бы как-то объяснить, только Кирилл всегда был с нею честен, не привык обманывать, поэтому не сумел произнести «я задержался на работе» хоть сколько-нибудь правдоподобно.
Ирина сделала вид, что верит, и молча накормила мужа, а потом легла рядом с ним, но ничего не случилось. Кирилл нежно поцеловал ее, отвернулся и уснул.
Все эти поздние возвращения, следы чужих духов, звонки… Сами по себе они ничего не значат. Нормальная женщина на них и внимания не обратит, если не чувствует древним первобытным инстинктом, что муж к ней переменился. Неверный муж может соблюдать конспирацию не хуже Штирлица, но нельзя скрыть от жены, что больше ее не любишь и мысли твои заняты другой.
Последнюю неделю Кирилл сам не свой. Хмурый, рассеянный… После рождения Володи муж, вернувшись с работы, сразу включался в хозяйство, так что Ирине приходилось гнать его на диван или за письменный стол, а теперь он дежурно спрашивает, нет ли для него поручений, и уходит сидеть над своими бумагами.
Допустим, Кирилл врет, потому что снова ходит в свой рок-клуб и не хочет, чтобы она об этом знала. Но зачем скрывать, если Ирина тысячу раз говорила, что не против, а, наоборот, очень даже за. Да и пахло бы от него после сейшена, прямо скажем, совершенно по-другому.
Она налила себе чайку, щедро добавила молока из бумажной пирамидки и протянула руку к вазочке с сухарями.
Все равно уже. Потеряла привлекательность, так и без разницы, сколько весить, восемьдесят килограммов или сто.
У нее двое детей, так что выступать со сценами ревности нельзя. Егор привязался к Кириллу, относится к нему как к отцу, кто знает, как в нем отзовется новое мужское предательство? Родной папа бросил, а новый мамин муж сначала стал родным папой, а потом тоже бросил… Нет, такие перегрузки не нужны детской психике.
Придется терпеть, изо всех сил не замечать очевидного, потому что если она ткнет Кирилла носом в доказательства его неверности, то тут два варианта. Или он с облегчением предложит развод, или просто перестанет стесняться. Детям нужен отец, поэтому будем жить как жили, но от любовницы я отказываться не собираюсь. Терпи.
«Дорогая Ирина Андреевна, – усмехнулась она, – а ведь когда вы сами валялись с женатым мужиком, вы же его нисколько не порицали. Наоборот, он казался вам очень умным и порядочным, это жаба-жена была во всем виновата. Так и оставайтесь объективны, не катите теперь бочку на своего мужа».
* * *
Наконец до Ольги дошла очередь читать сборник зарубежного детектива. Улегшись в кровать, она с нетерпением раскрыла слегка потрепанный томик, но буквы оставались буквами, слова – словами, и в текст не получилось окунуться, как в море.
Ольга попробовала другую повесть – и снова ничего.
