Открыв кошелек, Полина обнаружила, что мелочи нет. Пошарила по карманам – тоже ноль, ни одной пятнадцатикопеечной монетки.
Можно разменять или заказать разговор у телефонистки, но будем считать, что не судьба.
Если бог предназначил им быть вместе, то он соединит их сам, когда придет время.
Вернувшись домой, она покосилась на модный плоский телефон цвета лютика, стоящий у тетки в коридоре. Можно и с него позвонить, просто оставить тетке рубль, да и все.
Полина сняла трубку и долго слушала монотонный гудок, пока он не сменился раздраженным прерывистым пиканием.
Нет, унижаться она еще не готова. И все-таки как было бы здорово прямо сейчас услышать, что он тоже ее любит и хочет быть с ней!
А исправить ее маленькую пакость ничего не стоит! Да, после ее разговора с Григорием Андреевичем у стихов Кирилла столько же шансов попасть в ленинградскую печать, как у книги Гитлера «Майн кампф», но пока она в Москве, можно договориться с местными. Ее послушают…
Полина легла на диван и немножко помечтала, как Кирилл понимает, что она – его половинка, и срывается за ней в Москву, и мерзнет возле входа в институт, а ее все нет, и тогда он спрашивает в деканате, где найти Полину Поплавскую, и все замирают от этой романтичной истории…
Только в институте ее ждал сюрприз совсем другого рода. Полина приехала сдавать историческую грамматику, зная об этом предмете только то, что он нудный и трудный.
Принимала ассистент кафедры, модная молодая женщина, одетая с броской элегантностью.
Полина подала ей зачетку, но женщина отложила ее в сторону и сказала:
– Тяните билет и идите готовьтесь.
Опешив от такой наглости, Полина подчинилась и села за парту, хоть смысла большого в этом и не было. Материала она не знала, а судя по заумным терминам в вопросах, это был не тот предмет, на котором можно выехать за счет хорошо подвешенного языка и общей эрудиции.
За полчаса выудив из глубин памяти жалкие обрывки знаний, она села отвечать.
Слушая ее блеяние, преподавательница хмурилась и качала головой, и Полина не вытерпела, спросила:
– А вы вообще знаете, кто я?
Ассистентка засмеялась:
– Вопрос тут не в том, что знаю я, а в том, чего вы не знаете, – она захлопнула Полинину зачетку и подала ей, – через три дня жду вас на пересдаче.
Кипя от ярости, Полина еле добежала до ближайшей почты и позвонила Василию Матвеевичу. К счастью, он оказался дома, иначе ее, наверное, просто разорвало бы.
– Вы представляете, эта тварь посмела мне пару поставить! – закричала Полина.
– Успокойся, деточка, с кем не бывает, – мягко проговорил Василий Матвеевич. – Ты же умница, за три дня выучишь и сдашь, какая проблема?
– Нет, пусть эта сука знает, на кого можно тявкать, а на кого нет! – бушевала Полина, не заботясь, что ее могут слышать через хлипкую дверь кабинки. – Она должна ко мне на карачках приползти с пятеркой в зубах! Только так, и никак иначе!
– Какая ты кровожадная, Полечка, – засмеялся Василий Матвеевич, – прямо страшно делается тебя слушать!
– Эта гнида ничтожная, плесень кафедральная будет тут еще передо мной выделываться! «Жду на пересдаче»! Как же, сейчас, шнурки поглажу и приду!
– Эк приложила! Ты все-таки настоящий мастер слова, Полечка, – засмеялся Василий Матвеевич. – Ну что страшного, не сориентировалась немножко девушка в обстановке… Может быть, завидует твоей славе, вот и подумала: а дай-ка я хоть слегка ущипну мировую знаменитость. Вдруг это у нее вообще будет самое яркое воспоминание в жизни, внукам станет рассказывать, как она не поставила зачет самой Поплавской. Не волнуйся, я позвоню и все улажу, на пересдаче она тебе выведет «отлично». Только и ты поучи хоть немножко для блезиру.
– Нет, Василий Матвеевич, не на пересдаче, а завтра! И пусть извинится передо мной!
– За то, что ты ничего не знаешь?
– Пусть извинится, – с нажимом повторила Полина, – и так, чтобы я видела, что она знает, что если мне не понравится, как она извиняется, то она вылетит к чертям собачьим в свой Псков, или откуда там эта лимита взялась!
Василий Матвеевич вздохнул:
– Деточка моя, а тебе не кажется, что это слишком?
– Нет, Василий Матвеевич, мне так не кажется, – отчеканила она.
* * *
Время шло. Ирина, хоть и старалась есть поменьше, а ходить побольше (теперь она, гуляя с ребенком, не садилась на лавочку в скверике, а исправно наматывала круги), нисколько не худела, даже наоборот. Зато неизвестные девушки им больше не звонили, Кирилл приходил с работы вовремя и с энтузиазмом занимался детьми. Казалось, он счастлив, как и прежде, но Ирина чувствовала, что муж изменился. В чем выражалась эта перемена, она и сама затруднялась определить и сочинила поэтическую историю, что он влюбился в прекрасную даму и она ответила взаимностью, но в последний момент он решил остаться с семьей, а великое чувство конвертировать в не менее великую поэзию.
Улики у нее были не то чтобы косвенные, а вовсе даже не улики, но Ирина решила, что в целом версия стройная и правдоподобная. И почему бы такому не быть на самом деле? Если она хотела голубиной верности, так надо было выходить не за красавца-богатыря с тонкой душой, а за какого-нибудь сморчка. Но вот рискнула, что ж, теперь волнуйся и терпи.
Ирине не нравилась роль постылой жены, с которой живут из жалости, но так о своем позоре знает она одна, а разведется – узнает весь мир.
Занятая детьми и мужем, она почти забыла, что совсем еще недавно работала судьей городского суда, поэтому, когда вдруг позвонил председатель, она не сразу сообразила, кто это такой и что ему может быть от нее нужно. Павел Михайлович не стал ничего объяснять, а просто взял и сам себя пригласил в гости.
Положив трубку, Ирина заметалась по квартире. Как назло, она утром разнежилась, повалялась с книгой, вместо того чтобы заняться полным тазиком детского бельишка. Если сейчас не постирать, до завтра может и не высохнуть, а надо еще квартиру вылизать и приготовить что-нибудь вкусненькое для гостя. Почему-то Ирине казалось, что председатель внимательнейшим образом осмотрит ее хату на предмет пылинок и соринок, чтобы потом поведать коллективу, какая же судья Мостовая, бывшая Полякова, грязнуля, лентяйка и неряха.
Конечно, это паранойя, председателю глубоко плевать, как она живет, но Ирина, оставив Володю играть в кроватке, истово драила кухню, чтоб, не дай бог, ни одного жирного пятнышка не осталось. Она знала, откуда ноги растут у этого страха. В детстве мама постоянно пугала, что кто-то придет и увидит, что у них с сестрой не убрано, – и тогда всё, станут они для этого кого-то кончеными людьми. По ее тону становилось ясно, что лучше сразу умереть, чем упасть в чьих-то глазах. Если это не действовало, мама грозилась пойти в школу и там всем рассказать, что девочки совсем не такие хорошие, как притворяются перед одноклассниками и учителями, на самом деле они не помогают маме и живут в грязи.
