Ушли давать показания и оператор, и спесивый профессор, а ее все не вызывали. Наконец двери зала отворились, Полина решила, что это за ней, хотела войти, но толпа хлынула ей навстречу. Объявили перерыв.
Люди высыпали на улицу, подышать и перекурить, сбивались в кучки, гомонили, и только сестра Фельдмана стояла одна как прокаженная. Она нервно рылась в сумочке.
Полина подошла, протянула ей пачку «Родопи». Та мрачно взглянула, но сигарету взяла.
Закурили.
– Я хотела бы попросить у вас прощения, – сказала Полина, – мне очень жаль, что из-за меня все так вышло…
– Все еще думаете, что мир крутится вокруг вас? – оборвала ее женщина.
– Но я действительно очень виновата перед вами.
Женщина пожала плечами и глубоко затянулась.
– Что я могу сделать, чтобы искупить… да нет, это вам неважно, – Полина улыбнулась, получилось жалко, – чтобы сделать для вас лучше.
– Ничего вы не можете.
– Но меня ведь еще не вызывали. Скажите, какие лучше показания дать, я дам.
Женщина смотрела на нее, прищурившись.
– Или деньги, – мямлила Полина, – их немного у меня осталось, но на хорошего адвоката должно хватить.
– Послушайте, Полина, вы, конечно, сильно обидели мою мать и сломали жизнь брату, но в том, что он убил эту мразь, вы не виноваты.
– Откуда вы знаете, что он мразь? – вырвалось у нее.
Лицо женщины внезапно дрогнуло, будто рассыпалось.
– А вы что, тоже?
Полина кивнула.
Тут кто-то выглянул из дверей и крикнул, что пора в зал. Женщина выкинула сигарету.
– Мы с вами должны поговорить после заседания, – быстро сказала она, устремляясь к дверям.
* * *
Утром в субботу Ольга позвонила мужу и сказала, что дает ему время до восьми вечера, чтобы убраться из ее квартиры.
– Олечка, ты просто сильно расстроена, а в таком нервном состоянии нельзя принимать важные решения. Ты сейчас не можешь мыслить здраво.
– Почему это?
– Хотя бы потому, что ты ушла из дому на ночь глядя. Разве это поступок адекватного человека? Я понимаю, на тебя столько всего навалилось в последнее время, ты пережила сильное потрясение… Тебе бы отдохнуть, но ты занялась сложным делом, и вполне естественно, что у тебя случился нервный срыв… Олечка, я все понимаю и совершенно не сержусь.
– Тогда собирай вещи и уматывай.
– Когда ты придешь в себя, то сильно пожалеешь об этих словах. Давай ты вернешься домой, и мы просто обо всем забудем. Я поговорю с твоей мамой, все объясню…
– Да? Прямо все-все?
– Обещаю, что она не будет на тебя сердиться, хоть ты и заставила ее всю ночь переживать.
– Короче, Борис, если в восемь ты еще будешь в моей квартире, то в одну минуту девятого я вызываю милицию. Пусть они тебя провожают по месту прописки, раз ты слов не понимаешь.
– Оля…
– Я все сказала.
Повесив трубку, она прислушалась. В квартире стояла тишина. Неужели Саня еще спит?
Ольга на цыпочках прокралась в ванную, умылась и оделась, а в кухне выяснилось, что предосторожности были напрасны. На столе, придавленная связкой ключей, лежала записка, в которой Саня сообщал, что уехал по делам, а Ольга пусть чувствует себя как дома, а если надо на улицу, то вот ключи.
Ольга усмехнулась. Она не ждала от Сани такой деликатности. Понятно, что никаких срочных дел в субботу утром у него нет, просто взрослым людям всегда неловко впервые просыпаться вместе, даже если между ними ничего и не случилось.
Она тщательно убрала свою постель и вообще проверила, чтобы в квартире Сани не осталось никаких следов ее ночевки. Хотелось сделать что-то хорошее, например прибраться или приготовить Сане полноценный обед, но со стороны это будет выглядеть дешевой попыткой захомутать мужика. Лучше она купит ему коньяк и отдаст вместе с ключами. Да, это задаст их отношениям формат строгого и бесполого служебного товарищества. Вот и отлично.
Приписав к Саниному посланию слова благодарности, Ольга ушла и скоротала день на Невском проспекте. Посетила Дом литературного творчества, потом пробежалась по Пассажу и Гостиному Двору, но как назло, ничего не выбросили. Ни одной достойной очереди, чтобы с пользой провести время.
Оставшиеся до часа «Х» минуты она добила в Доме книги, откуда тоже ушла без покупок.
Казалось бы, ничего не делала, а устала как собака, и хотелось только одного – упасть в кровать и уснуть.
По дороге домой она пыталась наскрести в себе силы для мощного скандала, но это не потребовалось. Муж собрал вещи и уехал, а дверь маминой комнаты встретила ее звенящей тишиной.
«Трус, он и есть трус, – ухмыльнулась Ольга, – милиции испугался».
Вспомнив, что целый день ничего не ела, она прошла на кухню и сделала себе пару бутербродов с сыром.
Мама так и не появилась, только ботики в углу под вешалкой указывали на то, что она дома.
Ольга вздохнула. Веселенькая ее ждет жизнь: с одной стороны – развод, с другой – бойкот. Ладно, утопим горе в работе и дома будем только спать.
Она приготовила себе ванну, долго лежала в ней, а когда вышла, мама сквозь зубы процедила, что ей звонил мужчина.
– Кто?
– Какой-то Черепанов.
– Это по работе.
– В десять вечера субботы, ну разумеется!
Ольга потянулась к телефону, но мама вдруг преградила ей путь:
– Опомнись, доченька, что ты творишь!
– Я не хочу это обсуждать.
– Если уж ты завела любовника, то хотя бы умей скрыть это от мужа, а не валяйся с ним открыто, как драная кошка! Нельзя, знаешь ли, думать одними гениталиями!
– Мама, у меня нет любовника, хоть это тебя и не касается.
– Ты моя дочь, и я несу ответственность перед людьми, что воспитала такую шалаву!
Ольга заплакала. Вдруг хлынула наружу боль, будто гнойник вскрылся. Она вернулась в свою комнату, хлопнув дверью, и упала на кровать лицом в подушку.
Надо было отплакать, что счастливая жизнь оказалась жалкой иллюзией, а настоящее проходит мимо и, наверное, никогда ее не коснется, и детей у нее никогда не будет, и останется она совсем одна.
Она не услышала, как мама вошла и села рядом, только вдруг почувствовала на затылке теплую ладонь.
– Все еще можно исправить, – сказала мать непривычно мягко, – просто позвони Борису, и он вернется.
– Откуда ты знаешь?
– Он сам мне сказал. Оля, он прекрасный человек и понимает, как ты издергалась в последнее время, поэтому готов тебя простить.
