Саня считал иначе, больше того, не сомневался, что она откроет правду, выволочет ее на свет божий за волосы, как площадную девку, и… И что? Да ничего! Такое называется «нездоровая сенсация». Она не иностранный журналист, гоняющийся за чужими постыдными тайнами, а государственный обвинитель, и ее обязанность – обеспечить Фельдману справедливое наказание. Он его получит? Да! А больше она ничего не должна.
Только Ольге почему-то было стыдно объяснить это Сане Черепанову.
Он обещал привести свидетеля, но Ольга не обязана его вызывать для дачи показаний. Если человек примется сам митинговать в зале суда, срывая покровы, то это его личная инициатива, она ни при чем. Напротив, грамотные действия с ее стороны продемонстрируют руководству, что она не теряет головы в экстраординарных ситуациях.
У нее нет высокопоставленных родственников и покровителей, и всем, чего добилась, она обязана самой себе, и только благодаря тому, что не допускала ошибок, с самого начала знала, что идет без всякой страховки. Один неверный шаг – и все. Никто не поддержит, не отмажет, совсем наоборот. Обрадуются, что Ольга Маркина не справилась и освободилось место для кого-то из своих. Так стоит ли спускать в унитаз все свои достижения и перспективы ради правды, от которой никому не станет лучше?
До начала заседания оставалось еще время, и Ольга, накинув пальто, вышла подышать во дворик. Тут и нашел ее Саня.
– Слушай, Оль, – сказал он мрачно, – не придет этот чувак.
Она пожала плечами.
– Вроде вчера такой был боевой, а к утру поостыл малость.
– Я так и думала.
– Сказал, что не готов вслед за Феликсом пополнять славные ряды участковых.
– Сань, это все равно ничего не изменило бы.
– Вот потому ничего и не меняется, что мы так думаем.
Саня раздраженно пнул нерастаявший островок снега на газоне, и тот рассыпался белыми осколками.
– А ты сам?
– В смысле?
– Легко, знаешь, быть принципиальным, когда не твоя судьба на кону, а если бы тебе пришлось выбирать, ты точно уверен, что положил бы голову на плаху?
Саня нахмурился и ничего не ответил.
– Вот видишь.
Она вернулась в здание.
Полина Поплавская все-таки пришла, странная сознательность для поэтессы.
– Да, я просила Василия Матвеевича наказать Фельдмана, – сказала она спокойно, – он оскорбил меня и должен был за это ответить.
Судья и народные заседатели переглянулись, наверное, удивились такой бесстыдной откровенности.
– А вы не подумали, что ломаете человеку жизнь? – не удержался Бимиц.
Полина улыбнулась:
– Нет. Мне просто хотелось, чтобы он пострадал как можно больше, вот и все.
– И вам нисколько было его не жаль?
– Нет.
– А сейчас как вы себя чувствуете? – вдруг взвился заседатель Кошкин. – Когда из-за вашего каприза погиб близкий друг вашей семьи? Совесть вас не мучает?
Поплавская холодно улыбнулась:
– Насколько мне известно, я не совершила ничего противозаконного, а моя совесть вас не касается.
Ольга позавидовала железному самообладанию девушки и спросила, говорила ли Полина Фельдману, кому он обязан своим отчислением.
Поплавская налила себе воды из пожелтевшего графина и выпила почти целый стакан.
– Так говорили или нет?
– Возможно. Да, я могла ему сказать.
– Полина Александровна, суду нужно знать, было или не было, а предположения мы не рассматриваем.
Свидетельница снова стала пить.
– Вспоминайте, пожалуйста, – улыбнулась судья.
– Ну хорошо, кажется, было. Да, кажется, я позвонила ему и сказала, в его возрасте пора понимать, на кого можно тявкать, а на кого нет, и упомянула, что в моей судьбе принимает участие сам Пахомов.
– Полина Александровна, кажется или точно?
– Кажется, точно.
– Свидетель, соберитесь, пожалуйста!
– Точно. Да, так и было. Просто я в тот день слегка выпила, собственно, почему и позвонила.
Ольга выдохнула. Ну вот и все. Мотив доказан железобетонно. Через час приговор, и с плеч долой! Начнутся новые дела, и через неделю она обо всем забудет.
Судья тоже повеселела. Наверное, мысленно уже на пути к своему ребенку.
– У подсудимого есть вопросы к свидетелю?
Фельдман встал:
– Спасибо, нет вопросов. Все так и было.
– Странно, еще вчера вы не помнили, откуда узнали о роли Пахомова в вашей судьбе, – заметил Кошкин.
– А сейчас Полина Александровна сказала, и вспомнил. Что тут удивительного?
– Да много чего.
Судья кашлянула и, видимо, пнула Кошкина, потому что он замолчал.
– Свидетель, вы свободны, – сказала Ирина Андреевна, но Полина осталась стоять.
– Можете идти, – повторила судья.
– Я думаю, необходимо уточнить, почему именно Василий Матвеевич так обо мне заботился, – сказала Полина негромко, – мне кажется, что это важно.
У Ольги екнуло сердце. Сейчас начнется, и она никак не сможет это остановить, ведь нельзя же силой стаскивать человека со свидетельского места!
– Дело в том, что мы с Василием Матвеевичем были любовниками, – сказала Полина.
– Уберите эту дрянь! – вскинулась вдова. – Я не желаю слушать клевету на своего мужа!
Полина переступила с ноги на ногу и крепко ухватилась за бортики кафедры.
– Порядок в зале! – крикнула судья.
– Не смей тут мести своим поганым языком!
Вдова вскочила, люди в зале заволновались, и Ольга на секунду испугалась, что начнется потасовка, но вдруг поднялся Кошкин:
– Отставить!
Это прозвучало так внушительно, что зрители опустились на места и даже вдову усадили.
– Ти-ши-на! – зычно проскандировал Кошкин.
– За нарушение порядка будем наказывать по закону, – сказала Ирина Андреевна, – невзирая на лица.
На секунду Ольга понадеялась, что судья испугается скандала и прогонит Полину со свидетельского места, но та велела продолжать.
– Уймись, тварь неблагодарная, опомнись! – прошипела вдова.
– Еще один звук, и я буду вынуждена принудительно вывести вас из зала, – сказала судья, – продолжайте, Полина Александровна.
– Много есть слов в русском языке про таких, как я, – вздохнула Полина, – тварь, порченая, растленная, конченая… Все так, все про меня, и я действительно не помню, была ли когда-нибудь хорошей. Но это вам не важно, так что к делу. Василий Матвеевич Пахомов стал моим любовником, когда мне еще не исполнилось тринадцати.
