– Но я тоже сильно оскорбила Наталью Моисеевну.
Семен вздохнул и опустил глаза:
– Да, но я к вам задрался не только поэтому. В основном да, из-за мамы, но еще чуть-чуть потому, что я раньше видел вас по телевизору и немножко был в вас влюблен.
– Немножко?
– Да, чуть-чуть.
– Ну ясно…
– Я говорю чуть-чуть, потому что это странно, когда взрослый человек влюбляется в телевизор.
– Странно, когда взрослый человек влюбляется в такую, как я.
– Полина, я не знаю, какая вы.
Он замолчал, ожидая, что Полина сейчас прогонит его, но она вдруг улыбнулась.
– Еще чаю?
Семен кивнул. Она включила газ, и через минуту чайник уютно зашумел, закипая. В кухню вошел кот, снова потерся о его ноги, и наступила одна из тех редких минут, когда отступает тоска по прошлому и тревоги за будущее.
* * *
Только через несколько недель после суда над Фельдманом Ольга, роясь в сумочке в поисках помады, случайно обнаружила в ее глубинах Санины ключи. Они завалились в маленький внутренний кармашек.
Интересно, как она могла о них забыть? Хотя, в общем, было о чем беспокоиться, ведь после того, как она отозвала обвинение, судьба ее висела на волоске.
Прокурор орал так, что звенели стекла, и несколько дней она провела на положении не совсем отщепенца, а человека, о котором точно известно, что он общался с зачумленным. Вроде бы здоров, но лучше лишний раз к нему не подходить. Потом ветер в верхах резко подул в другую сторону, и Ольга сделалась героиней дня, а ее решение было признано ответственным и компетентным. Из парии она превратилась в любимицу руководства.
Саня во время процесса опекал Полину Поплавскую, а когда все закончилось, повез ее домой, чтобы защитить от агрессии товарищей Пахомова и его вдовы, угроза которой была вполне реальна после откровений девушки. Так вышло, что они увиделись с Ольгой только на следующий день, Саня заехал в обеденный перерыв выразить свое восхищение тем, как она провела процесс, и сводил ее в кафетерий. Позвал на настоящее свидание, но Ольга неожиданно для себя самой отказалась. Думала, Саня начнет уговаривать, а он не стал.
С тех пор они не виделись.
Умом Ольга понимала, что после разрыва с мужем ей лучше побыть одной какое-то время, найти внутренние опоры, а не виснуть на первых попавшихся брюках, но сильно скучала по Сане и злилась, что никак не находится повод напомнить ему о себе.
Развод проходил тяжело и тягомотно. Муж отказался разводиться в загсе, пришлось действовать через суд. Дата заседания была назначена, но Борис заявил, что не придет. Он юрист, законы знает и устроит так, что она не один год за ним побегает, прежде чем получит в паспорт вожделенный штамп. В его поведении наметилась цикличность: пару дней он звонил с угрозами типа «я тебе нервишки-то помотаю», «я тебя говнецом-то полью», а на третий бурно клялся в вечной любви и предлагал примирение. Ольга посылала его все грубее и все дальше, после чего он денек-другой молчал – и снова начинались угрозы. Если она не подходила к домашнему телефону, он трезвонил на работу. Это было не страшно и не смертельно, но надоедало, как гудение комара, а главное, Боря действительно мог затянуть развод не на годы, но на несколько месяцев точно.
В таких обстоятельствах она поступила совершенно правильно, что не пошла с Саней на свидание. Со стороны это выглядело бы так, что замужняя женщина взяла в любовники опера, а подобные штучки серьезно подрывают карьерные перспективы.
И вообще, уговаривала себя Ольга, у отношений, начатых из отчаяния, будущего нет.
Упущенная возможность счастья с Саней постоянно крутилась в ее голове, а о его ключах она забыла.
Она набрала рабочий номер Черепанова, почти уверенная, что его нет, но Саня ответил:
– Ключи? Ах да, – засмеялся он, услышав ее торопливое объяснение, – точно-точно.
– А ты почему не напомнил?
– Думал, они тебе еще нужны. А теперь все? Хочешь, чтоб забрал?
– Да, Саня.
– Ладно, сейчас метнусь на одно дельце и заеду к тебе. Ты на работе?
– Да.
– Ну все, жди.
Она сидела допоздна, пока вахтер не начал запирать двери, а Саня так и не приехал. Только утром Ольга узнала, что его ранили на задержании, так тяжело, что боялись не довезти до больницы, а сейчас он лежит в реанимации и неизвестно, останется ли жив.
* * *
Семен проснулся как от толчка. Полина сидела за столом и что-то писала в своей тетрадке. Настольная лампа с наброшенным на абажур платком едва светила, так что он скорее угадывал, чем видел ее нахмуренное лицо, тулупчик поверх ночной рубашки и тоненькие ноги в обрезанных валенках.
– Ты что проснулся? – Она всегда знала, когда он спит, а когда нет.
– Так… А ты что не спишь?
– Вдохновение ко мне является так же внезапно, как к тебе твои пациенты. Если тебе свет мешает, Сень, я выключу.
– Нет, нормально. Мне просто приснился кошмар, что ты начала рожать, а акушер уехал.
– А ты не сможешь, что ли?
Семен пожал плечами. Хотелось ее поцеловать, но холодно вылезать из-под одеяла.
– Смогу, наверное. Только я очень надеюсь, что мое участие в появлении нашего ребенка на свет ограничится метаниями под окнами роддома с последующей дикой пьянкой.
– Посмотрим. Времени еще много.
– Но летит оно быстро. Давай ближе к сроку тебя в город отправим от греха подальше?
– Посмотрим, – повторила Полина, – в принципе-то я же стала уже настоящей русской женщиной? Которая и коня, и в избу, а, Сень?
– Стала, стала.
– Слушай, знаешь, что интересно? – вдруг засмеялась она. – Я так много писала о любви, когда понятия не имела, что это такое, а когда узнала, то совершенно не нахожу слов. Одно только «ну ни фига себе, как круто!».
Семен усмехнулся. С печки спрыгнул Комок Зла и, громко урча, забрался к нему под одеяло.
– Раньше я ощущала любовь как пустоту, бездонную дыру, которую необходимо заполнить, – задумчиво продолжала Полина, – а с тобой у меня, наоборот, будто источник открылся в сердце… Видишь, как банально, непоэтично и вообще избитая метафора.
– Зато правда.
– А ты?
– Люблю тебя, а как сказать, не знаю. Я вообще никогда не задумывался о том, что такое любовь, просто знал, что она везде, и вокруг меня, и внутри, как воздух. Знаешь, когда мне было лет пять, я узнал, что все состоит из молекул, в том числе и воздух, и это стало для меня настоящим шоком. Вроде бы пустота, ничто, и вдруг какие-то молекулы! Я думал, спокойненько хожу себе, а оказывается, нет, продираюсь сквозь элементарные частицы. Чуть голову не сломал себе, пытаясь постичь парадокс, что пустота непустая, и с тех пор зарекся множить сущности и размышлять над вещами, которые мне и так понятны. Поэтому я и хирургом стал, а не пошел учиться на аллерголога, как хотела мама.
