Висели у Лили и рисунки Маяковского — к примеру, ее карандашный портрет, — и работы Пикассо. Пикассо дружил с Эльзой и даже хотел написать двойной портрет муз: Лили — музы Маяковского и Эльзы — музы Арагона, но задумка не осуществилась. Зато Лиля перевела с французского статью о Пикассо — тогда, когда о нем в СССР особенно и не знали. Однажды, в 1963 году, они даже увиделись — Лиля в очередной свой приезд во Францию заехала в керамическую мастерскую Пикассо с Эльзой и Надей Леже, экспромтом и не вовремя, когда маэстро работал, поэтому долгой беседы не вышло. Зато перед уходом выбрали себе по подарку из ящика с керамикой, Лиля предпочла барельеф головы быка. Любила Лиля и Мартироса Сарьяна, с которым приятельствовала, и работы Нико Пиросмани — у нее их было три, и она с радостью одалживала их на выставки.
Карты, гости — в ее быту почти ничего не менялось. Играли с теми же Гринкругом, с Жемчужными. На стол ставились серебряные бокалы и розовые стеклянные стопки для водки. Домработницы подавали блюда: ростбиф, заливную осетрину, угри, миноги, пирог с капустой и даже камамбер. Вся палитра «вкусной и здоровой пищи» из магазина «Березка» — спасибо Арагонам — Лиля Юрьевна была необыкновенно хлебосольна, внимательна к гастрономическим вкусам своих гостей, «…помнила, — пишет Катанян-младший, — кто что любит и кто чего не ест. Кулешову (Катанян-младший учился у него во ВГИКе. — А. Г.) она не забывала предлагать водку и селедку с картошкой. Для Симоновых всегда было шампанское и тоник. Якобсон не обходился без гречневой каши. Кому-то посылали в Париж вареную колбасу. Зархи не любил свежую зелень в супе, и ЛЮ каждый раз боялась забыться и бросить ему щепотку укропа. Пабло Неруда и его жена Матильда обожали борщ. Если человек был не специально приглашен, а заходил по делу среди дня, ЛЮ всегда спрашивала: “Вы не голодны?” И если следовала хоть секундная заминка, то тут же делали глазунью и заваривали кофе»
[539].
В начале пятидесятых годов завели магнитофон и записывали на пленку декламацию стихов, обрывки разговоров. Лиля под запись читала поэму «Про это», вспоминала о Маяковском… А Пабло Неруду к Лиле впервые привела Эльза в 1953-м, когда тот получал Международную Сталинскую премию. С тех пор Неруда всегда заходил к Лиле, когда приезжал в Москву (попробуй пригласи иностранца в советскую квартиру! А Лиле — удавалось). «Вчера, — хвасталась Лиля Юрьевна пасынку Васе, — вдруг приносят двенадцать бутылок кьянти, перевязанных зеленой и оранжевой лентами и с запиской от Неруды. Очень было приятно. Вскоре он позвонил и сказал, что двенадцать чилийских поэтов написали стихи в мою честь и что он мне их прочтет, как только вырвется с какого-то конгресса, на котором он выступает. Он вечно где-то выступает! Представляешь, двенадцать поэтов. Откуда их столько в Чили?»
[540] Катанян-младший приводит посвященные Лиле стихи Неруды в подстрочном переводе Юлии Добровольской:
…Лиля Брик. Она мой друг, мой старый друг.
на обложках Маяковского угадывал,
что именно эти глаза, сегодня погрустневшие,
зажгли пурпур русского авангарда.
Лиля! Она еще фосфоресцирует, как горстка угольков.
Ее рука везде, где рождается жизнь,
в руке — роза гостеприимства.
И при каждом взмахе крыла —
словно рана от запоздалого камня,
предназначенного Маяковскому.
Нежная и неистовая Лиля, добрый вечер!
Дай мне еще раз прозрачный бокал,
чтоб я выпил его залпом — в твою честь
за прошлое, что продолжает петь и искрится,
В 1956 году в СССР из США приехали Бурлюки — Давид Давидович с женой Марией Никифоровной. Они с Лилей не виделись почти 40 лет и взахлеб вспоминали молодость. Бурлюк рассказал, как в пору бедной юности Маяковского давал ему рубль в день, чтобы тот не голодал, и как, приехав в Америку, Маяковский вручил Марии Бурлюк серебряный рубль в память о том голяцком времени. Начиная с 1957 года заходил, наезжая в Россию, старый Лилин знакомец и давешний Эльзин жених Роман Якобсон.
Но были и новые знакомые. Один из самых ярких — режиссер, художник, эквилибрист от искусства Сергей Параджанов. Брик посмотрела его «Тени забытых предков» и сразу захотела познакомиться. И Катанян-младший, который знал Параджанова по ВГИКу, еще с 1950-х годов, привел режиссера на Кутузовский проспект, к обеду.
Это был человек, который создавал красоту из всего, даже из мусора — из крышечек от кефирных бутылок, ношеных туфель, старых шляп, поломанных кукол. Зайдете в его ереванский музей — и захлебнетесь эмоциями, вся экспозиция — взрыв сумасшествия. Он был и портным, и рисовальщиком, и киношником, и скульптором, и коллажистом; в общем, человек-оркестр. С Лилей Юрьевной они, конечно, спелись сразу. В набитой вещичками, поделками, картинками Лилиной квартире мастер мгновенно почувствовал себя как рыба в воде. Обсуждали искусство, сценарии Параджанова, смеялись. Когда Параджанов уехал к себе в Киев, перезванивались каждый день, обменивались посылочками. Параджанов присылал Лиле то самолично зажаренную индейку, то холщовые платья с вышивкой, то кавказский серебряный пояс.
А потом его арестовали за совращение мужчин, организацию притонов разврата и изготовление порнографии — это был 1974 год. Истинные мотивы дела крылись в параджановском свободомыслии и невоздержанности на язык. Он открыто осуждал цензуру и судебные расправы над интеллигенцией, якшался с украинскими писателями-диссидентами да к тому же никогда не скрывал своей бисексуальности. В общем, жертва сама лезла карателям в лапы. Катанян-младший вспоминал: «Например, он хвастался своими амурными похождениями, всегда выдуманными, и ему было всё равно — с мужчиной или с женщиной, про мужчин было даже интереснее, ибо это поражало собеседников, особенно малознакомых, так как друзья, зная цену его болтовне, кричали: “Да заткнись ты!” — понимая, чем это грозит. А он знай себе размахивал красным плащом перед быком — давал интервью датской газете, что его благосклонности добивались двадцать пять членов ЦК КПСС! Что и было напечатано»
[541].
В результате следствие нашло молодых мужчин, якобы подвергшихся параджановскому сексуальному насилию. Один из них, сын бывшего члена ЦК КПСС, под давлением следствия даже покончил с собой. А Параджанова законопатили аж на пять лет в Ладыжинскую исправительную колонию в селе Губник Винницкой области. Оттуда он слал Лиле Юрьевне полные отчаяния письма:
