Лиля вообще бурно участвовала в их жизни. Когда Щедрин с Плисецкой переехали на улицу Горького, Лиля помогала с обустройством новой квартиры. Но главное, поддерживала балерину в течение многих лет несправедливостей и унижений со стороны гэбистов и руководства театра. Плисецкая тогда была невыездной. Переживая, Лиля подговорила Арагонов, Катаняна, Щедрина и Майю написать письмо Хрущеву с перечислением всех обид. Ведь написала же она когда-то Сталину, и это помогло! «Три писателя приложили руку — Арагон, Триоле, Катанян. И Щедрин, Лиля… От меня осталась лишь первая строка. Обращение: “Дорогой Никита Сергеевич!”»
[570], — смеялась потом Майя.
Балерина вспоминала атмосферу того новогоднего вечера: «Через несколько часов пятьдесят девятый пробьет. Поднявшись в лифте, заслеженном талыми снежными разводами и елочной иглой, звоним в 431-ю квартиру нашего Кутузовского дома. Катанян в черном приглядном сюртуке открывает дверь. Арагоны уже там. Потоптавшись в узкой передней, проходим к запруженному в переизбытке деликатесами столу. Кинто с кружкой пива на картине Пиросмани завидуще щурится на ломящуюся на блюдах снедь. Лилина работница Надежда Васильевна тащит из кухни гору дымящихся румяных пирожков собственной выпечки. У каждого прибора подарок стоит. У меня — флакон духов Робера Пите “БАНДИТ”. У Щедрина — мужской одеколон “Диор” и последняя французская пластинка Стравинского. Это Эльза Юрьевна — Дед-Мороз подарки из Парижа привезла. С тех пор я предпочитаю запах “БАНДИТА” всей иной парижской парфюмерии. И запах чуден, и память дорога…»
[571]
Когда с письмом Хрущеву ничего не вышло, Лиля правдами и неправдами достала телефон главы КГБ Александра Шелепина и за спиной у Майи заставила Щедрина позвонить страшному бонзе прямо из ее квартиры. Щедрин позвонил, чрезвычайно волнуясь, говорил робко, ненастойчиво и согласился на встречу всего лишь с шелепинским замом. Лиля страшно досадовала, сердилась, но в итоге всё пошло как по маслу. Майя написала еще одно письмо Хрущеву, потом ее пригласили к Шелепину и тот, наконец, огласил счастливую новость: Хрущев поверил приме, что она не сбежит на Запад, и заграничные гастроли ей разрешили. Лилей была одержана еще одна победа — Плисецкая блистала на мировой арене.
Сама балерина вспоминала о Лиле:
«Вокруг ее имени накручена уйма чертовщины, осуждений, ненависти, укоров, домыслов, сплетен, пересудов. Это была сложная, противоречивая, неординарная личность. Я не берусь судить ее. У меня нету на это прав… И главное. Для меня. Лиля очень любила балет. В юности она изучала классический танец. Пробовала сама танцевать. Кичилась передо мной пожелтевшими, вылинявшими фотографиями, где была увековечена в лебединой пачке на пуантах. <…> Решением самого Сталина Л. Брик получала третью часть (мать и сестры другие две трети) наследия Маяковского (на самом деле, как мы помним, половину. — А. Г.). И денег у нее водилось видимо-невидимо. Она сорила ими направо и налево. Не вела счету. Когда звала меня в гости, оплачивала такси. Так со всеми друзьями.
Обеденный стол, уютно прислонившийся к стене, на которой один к другому красовались оригиналы Шагала, Малевича, Леже, Пиросмани, живописные работы самого Маяковского, — всегда полон был яств. Икра, лососина, балык, окорок, соленые грибы, ледяная водка, настоенная по весне на почках черной смородины. А с французской оказией — свежие устрицы, мули (мидии. — А. Г.), пахучие сыры…
Но в один прекрасный день Лиля оказалась нищей. Хрущев, правитель взбалмошный, непредсказуемый, безо всякого предупреждения приказал прекратить выплаты наследникам Маяковского, Горького, А. Толстого. Стабильно на Руси только горе да слезы. Лиля внезапно оказалась на мели. Стала распродавать вещи. Беззлобно итожила: — Первую часть жизни покупаем, вторую — продаем… И даже тогда Лиля делала царские подарки. Именно в ее безденежные годы она подарила мне бриллиантовые серьги, которые и сегодня со мной…»
[572]
Не только Лиля помогала Майе, но и Майя вступалась за Лилю. Когда в Москву не пустили балет Ролана Пети «Зажгите звезды», посвященный любви Брик и Маяковского, Майя дала журналу «Музыкальная жизнь» интервью, в котором осудила эту политико-культурную эскападу. Но в их идиллии случалась и турбулентность. В январе 1962-го Лиля пожаловалась Эльзе:
«Мы перестали встречаться с Майей и Робиком (Родионом Щедриным. — А. Г.). Они чудовищно распустились, забыли о “пафосе дистанции”. Кроме того, Робик оказался плохим товарищем. Вася очень огорчался, а я равнодушна — Майю мне уже несколько раз пришлось отчитывать. У обоих “головокружение от успехов”. Мне это всегда было противно. Желаю им обоим всего хорошего. Мы им больше не нужны, а они нам нужны никогда не были. Вася пересел на другую лошадь (выражение, печально унаследованное от Маяковского. — А. Г.) — молодой, талантливый композитор пишет оперу на “Клопа”»
[573].
Но их отношения тогда не прервались — это случилось лет через двенадцать, из-за мелкого недопонимания. Яблоком раздора стал тот самый фильм Юткевича «Маяковский — актер кино», подвергшийся сусловской обструкции. Щедрина пригласили написать к фильму музыку, а он предупредил, что не сможет, потому что будет занят другой работой — у него договор. Лиля, однако, попросила композитора всё равно поставить в заявке фильма свою фамилию — для солидности — и самолично передать ее председателю Гостелерадио Сергею Лапину. Щедрин долго убеждал Лапина и наконец уговорил включить картину в план. А когда пришло время писать музыку, напомнил Лиле, что он не сможет, как и говорил, и пообещал пригласить другого композитора. Но Лиля, видно, запамятовавшая все обстоятельства, разгневалась и бросила трубку. Щедрин, ясное дело, обиделся, а с ним и Майя. Четыре года они с Лилей не разговаривали и так и не помирились.
Но у нее в квартире и без того толклись всяческие таланты: Новелла Матвеева, Юлий Ким, Андрей Вознесенский. Лиля пишет Эльзе весной 1962 года:
«В 4-м номере журнала “Знамя” интересный цикл стихов Андрея Вознесенского. Это один из самых талантливых наших молодых. Прочти непременно. Но мне кажется, всех бьет сейчас поэт Виктор Соснора. Вот-вот должна выйти его книжка («Январский ливень». — А. Г.). Он ленинградец, слесарь, работает на заводе — прелестный, очень тонкий, очень настоящий человек. Ему 25 лет. Он битком набит своими стихами и пишет их всегда, всё время. Великолепно, по-своему, читает их. К сожалению, он ленинградец и не имеет возможности часто приезжать в Москву — некогда. Его папа-мама: Володя, Хлебников, Цветаева, но он очень индивидуален»
[574].
С Соснорой Лиля обменивалась нежными письмами. Поэт вспоминал историю их знакомства: «…у меня был вечер в московском Театре сатиры, и после сразу же подошла пара: рыжеволосая женщина с громадными впадинами глаз и элегантный армянин. Они представились: Л. Ю. Брик и В. А. Катанян. До меня как-то не дошло, кто это, но я был легок на подъем, и они пригласили на ужин к себе, мы и поехали. На ужине же Л. Ю. сказала, что любит мои стихи и знает их и без Театра сатиры, цитировала. <…> И затем — семнадцать лет! — она опекала и берегла мою судьбу и была мне самым близким, понимающим и любящим другом. Таких людей в моей жизни больше не было. Она открыла мне выезд за границу, ввела меня в круг лиги международного “клана искусств”»
[575]. Под занавес эпохи перестройки Соснора выпустит документальную беллетристику «Дом дней». Роман будет полон вольностей и фантазий, в том числе про Маяковского и Лилю Юрьевну. Василий Васильевич Катанян страшно разгневается, дескать, пригрели змею на груди. Впрочем, такая же отповедь достанется и Вознесенскому, опубликовавшему эссе про Лилин менаж а-труа и секс с Бриком при запертом на кухне Маяковском.
