Книга Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века, страница 84. Автор книги Алиса Ганиева

Разделитель для чтения книг в онлайн библиотеке

Онлайн книга «Лиля Брик: Её Лиличество на фоне Люциферова века»

Cтраница 84

Впрочем, кое-что, наверное, вдохновлено и Норой. Он читал ей:

Любит? не любит? Я руки ломаю
и пальцы
разбрасываю разломавши…

«Прочитавши это, сказал:

— Это написано о Норкище» [399].

Однако же «Норкища» осталась на бобах. Вероятно, оттесняя ее от наследства, Лиля пеклась не столько о деньгах, сколько о собственной единственности. Характерно, что в одном разговоре уже после ухода Маяковского она сказала Полонской: «Я никогда не прощу Володе двух вещей. Он приехал из-за границы и стал в обществе читать новые стихи, посвященные не мне, даже не предупредив меня. И второе — это как он при всех и при мне смотрел на вас, старался сидеть подле вас, прикоснуться к вам» [400].

В мае, перед тем как Полонскую вызвали в Кремль, Катанян и Асеев пришли к наркому просвещения Андрею Бубнову и по его предложению написали обращение, в котором просили правительство закрепить за семьей Маяковского права на наследство (половину его «жене» Лиле Брик и по шестой части матери и сестрам). В качестве семьи перечислялись все упомянутые в предсмертной записке — кроме Норы.

Уже через месяц «Известия» напечатали постановление Совета народных комиссаров об увековечении памяти Маяковского, обязавшее Госиздат выпустить полное академическое собрание сочинений поэта — под наблюдением Лили Юрьевны Брик. Каждой из четырех наследниц назначалась персональная пенсия в 300 рублей (равная средней зарплате ученого в 1930-е годы). Поднимался также вопрос о сохранении комнаты поэта. Срок очередного разрешения на проживание в ней заканчивался у Маяковского 15 апреля 1930 года, так что, выходит, освободил он ее ровно в срок. Теперь комната официально закреплялась за Лилей.

Кстати, шуршание бумажек перед прощанием с Маяковским Полонской послышалось неспроста. В мусорном ведре у письменного стола поэта обнаружились два листочка из отрывного календаря — от 13 и 14 апреля — и разорванная пополам фотография, самый первый снимок Лили и Маяковского, сделанный в 1915 году и хранившийся у него в отцовском портсигаре. Судебное следствие велось так неаккуратно, что бумажки даже не изъяли, и фотографию забрала себе уборщица (через много лет она отдаст ее в музей поэта).

За разбор бумаг взялась Лиля, взяв в подручные Галину Катанян. Все письма Татьяны Яковлевой она уничтожила — муза может быть только одна. Последнюю, купленную в Париже рубашку, в которой Маяковский стрелялся, забрала пока себе, как и все ценные книги и вещи поэта (следователи вернули всё изъятое ей в руки). Многие видели в этом корысть. К примеру, дочь Маяковского Патриция Томпсон довольно едко рассказывала журналистам, как уже после смерти Лили побывала в гостях у ее пасынка, как изучала у них в квартире рисунки, рукописи и вещи своего отца, из которых ей ничего не досталось, как хозяева дома предложили ей кусочек одежды Маяковского и она подумала: «Предложить родной дочери кусочек одежды? Тогда как им досталось всё? Ну что это за люди!» Впрочем, если бы не Лиля, бережно сохранившая всё, что было связано с ее Щеном, кто знает, дошло бы до нас вообще что-нибудь? Недаром в ноябре 1930 года Лиля запишет:

«Никто кроме нас Володей не интересуется. Без нас всё было бы в печке» [401].

Как бы то ни было, но очень скоро Лиля с Осей переедут в дом кооператива имени Красина, о чем для них позаботился Маяковский. Он и с того света продолжал кормить их. Правда, ненависть к Брикам в окололитературных кругах тоже крепла. Бытовала точка зрения, что именно Лиля довела поэта до пули. Сплетня даже превратилась в стихи Ярослава Смелякова. Они были напечатаны в 1973 году, в десятом номере альманаха «Поэзия»:

…Ты б гудел, как трехтрубный крейсер,
в нашем общем многоголосье,
но они тебя доконали,
эти лили и эти оси.
Не задрипанный фининспектор,
не враги из чужого стана,
а жужжавшие в самом ухе
проститутки с осиным станом.
Эти душечки-хохотушки,
эти кошечки полусвета,
словно вермут ночной, сосали
золотистую кровь поэта.
Ты в боях бы ее истратил,
а не пролил бы по дешевке,
чтоб записками торговали
эти траурные торговки.
Для того ль ты ходил, как туча,
медногорлый и солнцеликий,
чтобы шли за саженным гробом
вероники и брехобрики?!
В оба, чекист, смотри

Уже в 1959 году Анна Ахматова, по обыкновению обсуждая Лилю Брик с Лидией Чуковской, язвительно усмехнулась: «Они пытались создать литературный салон. Но не в шитье была там сила. А ведь быт Маяковского, то есть Бриков, противопоставлялся в те времена искусству. Искусство отменено — оставлен салон Бриков. Карты, бильярд, чекисты» [402].

С этим трудно не согласиться. После большевистского переворота любая живая мысль, любые группы или салоны, где попахивало интеллектом или талантами, безжалостно выкорчевывались. К примеру, будущего академика Дмитрия Лихачева арестовали в те годы только за то, что он участвовал в шуточном кружке «Космическая академия наук».

При этом в квартире у Бриков кипела литературная жизнь. Отчего им это дозволялось? Не оттого ли, что среди гостей-завсегдатаев в осячье-кисячьем доме были чекисты? Мало того, Ося и сам несколько лет проработал уполномоченным 7-го отделения секретного отдела Московской ЧК. Недаром судачили, что, когда в 1921 году по делу Петроградской боевой организации Таганцева арестовали любовника Лили Николая Пунина, его жена кинулась Лиле в ноги и умоляла о спасении.

Следствие по делу группы Таганцева возглавлял высокопоставленный чекист Яков Агранов. Он тогда утверждал, что 70 процентов петроградской интеллигенции находились одной ногой в стане врага; нужно было эту ногу ожечь. В результате ногу ожгли так, что сотня человек была расстреляна, среди них — поэт Николай Гумилев. Пунина ждала та же участь, но помогли хлопоты Осипа. (Впрочем, это был только первый арест. После второго Пунина спасет адресованное Сталину прошение Ахматовой и Пастернака. После третьего ареста, уже в конце сороковых, Пунин не вернется.)

Вход
Поиск по сайту
Ищем:
Календарь
Навигация