Я остановился и попытался понять, что это было? Сон, случившийся со мной прямо на ходу, или мысли, которыми я увлёкся так, что они увиделись мною почти в реальности. Реальность, впрочем, соответствовала этим мыслям. Лес был действительно сух и бел. Это были всё те же сосны, что окружали нас с утра, но были они высушены, словно кто-то выпил из них всю возможную влагу и от сосен остались только их кости. Мы шагали среди высоких мумий деревьев, которые отчего-то слишком держались за землю и никак не могли упасть. Белые сосны, в белизну качнулось и всё остальное, мох, редкая сухая трава, точно из природы вокруг вытянули всю кровь.
День заканчивался. Белое становилось серым, серое чернело, теперь мы шагали по чёрно-белому снимку. Да и сами мы становились какими-то чёрно-белыми. Светка побледнела, глаза у нее выцвели, и даже расчёсанная рука, весь день болезненно красная, сейчас словно притёрлась пеплом.
Мы уже не шагали, брели, закиснув без воды. А здесь, в этом высохшем лесу, воды не могло быть. Иногда мы останавливались и тупо молчали. Я пытался думать, меня всё-таки занимал вопрос – где мы будем ночевать? Но думать не получалось, и я решил, что думать про это не стану; когда сил тащиться по лесу не останется, мы остановимся и просто упадём под первое попавшееся дерево. А там посмотрим. Однако получилось по-другому.
Светка остановилась и что-то сказала. Я её не понял, потому что язык у неё ссохся и получалось невнятное бормотанье. Светка и сама это поняла, она собрала слюну, ткнула пальцем в сумерки и произнесла уже разборчиво:
– Избушка. – Светка указывала пальцем в надвигающуюся темноту.
Я увидел.
И никакая не избушка, скорее хижина. Избушка всегда квадратная или прямоугольная, сложенная по порядку, это же совсем не было сложено по порядку. В ней не было геометрии. Мозг человека не существует вне геометрии, даже жилища примитивных людей каменного века были круглыми или квадратными, человек не может существовать в хаосе и выстраивает своё жилище в соответствии. Здесь никакого соответствия не было. Выломанные из деревьев бревна были словно просыпаны в кучу, брошены в беспорядке. То есть какой-то в этом порядок присутствовал, я чувствовал это, только порядок не человеческий. Животный. Животное, пусть хоть самое умное, никогда не строит квадратную берлогу.
– Вот и пришли, – сказала Светка. – Наконец-то…
– Тебе не кажется…
Мне надоело слово «странно». То есть очень надоело.
– Мы вышли к этой хижине… как-то слишком вовремя? Уже темнеет, на деревья здешние не залезть, а тут всё как раз…
– Плевать, – ответила Светка. – Если мы не зайдём внутрь, я усну прямо здесь, на земле. Ни на какое дерево я залезть не смогу, это правда.
– Попробуем сложить шалаш…
Мне не хотелось входить в эту хижину. Это было… безнадёжно. Выбора нет, только так, я ненавижу, когда выбора нет…
Я оглянулся. Красного отблеска, гулявшего вокруг нас с утра, не было. Только мёртвый лес.
– Попробуем сложить шалаш, – повторил я.
– Зачем? – Светка поглядела на меня. – Ты думаешь, шалаш нам поможет?
– Нет, – ответил я.
– Тогда идём к хижине.
Я знал, что будет дальше.
Мы зайдём внутрь и заложим дверь на засов. Хотя там нет никакого засова, потому что это не хижина никакая, а логово. Лёжка. Уснём, потому что не спали, потому что устали. А он будет ходить вокруг, кидать камни на крышу, шептать и звать. А мы будем ждать у входа, и утром – когда-нибудь оно все-таки наступит, утро, – утром я увижу в соломенных волосах Светки тонкую седую проволоку.
Ну, как-то так.
– Ладно, – сказал я. – Всё равно деваться некуда.
– Правильно, – кивнула Светка. – А то я сейчас сдохну…
Я направился к хижине первым. Я видел, что внутри никого нет. Не знаю, сразу ведь видно, живёт кто-нибудь в доме или нет, так и здесь. Давно никого уже не было. Ни следов перед входом, ни смятой белой травинки, ни вообще ощущения присутствия, пустая хижина. Но я всё равно не спешил.
Вход был с правой стороны, широкая и косая вертикальная щель, образовавшаяся между двумя толстыми брёвнами.
Внутри оказалось неожиданно светло. Свет пробивался в многочисленные щели между сваленными брёвнами, и сверху, и с боков падали лучи, сходившиеся на большом плоском белом камне, расположенном в центре хижины. Кроме этого камня, в ней ничего больше и не нашлось, ещё древесный мусор и толстые пластины коры, обвалившиеся с высохших стволов.
А ещё в хижине воняло зверем. Это был не свежий запах, а уверенный застарелый смрад, пропитавший брёвна, пол, камень, воздух, всё.
– Воняет, – сказала Светка и просунулась внутрь.
– Воняет, – согласился я.
Я стал искать, чем заставить вход, но подходящего ничего не попадалось, мелочь, а тут нужно бревно.
– Побудь тут, – сказал я Светке. – Я на минуту, найду дверь…
– Я буду свистеть, – снова сказала Светка и рассмеялась.
Плохо она смеялась, по звуку как консервные банки, привязанные к катафалку молодожёнов. Жестяной смех, точное вот определение.
Я оставил Светку и обошёл хижину кругом. Ничего, чем можно завалить вход. Поодаль, метрах в ста, валялась мёртвая сосна, вывороченная с корнем и сгнившая, я добрался до неё и оторвал пласт коры в собственный рост. Кора была трухлявая и ломкая, но лучше ничего всё равно нет.
Оттащил кору к хижине и изнутри заставил ею вход. Получилась убогая дверь, развалится от первого же лёгкого пинка.
Светка уже спала, свернувшись на этом самом плоском камне, мне это не понравилось, что она на камне, нельзя на камне спать, легко простудиться, легко воспаление лёгких…
Я попытался взять её за руку и стащить на землю, но запнулся и сам упал на этот камень. Почему-то он оказался тёплым и удобным; едва я коснулся этого странного, странного, странного камня, как почувствовал, что тоже хочу спать. Глаза закрылись, я зевнул, мир вокруг податливо исчез, проваливаясь в сон, я подумал – плохая это идея с хижиной. То есть очень плохая, дряннейшая. К нам через эту гнилую дверь может проникнуть кто хочет, а мы со Светкой никуда убежать не сможем. Ловушка, вот что я подумал. Но сил что-то сделать у меня уже не осталось.
Проснулся неожиданно резко.
Я продолжал лежать на камне, Светки рядом не было. Она стояла в тёмном углу.
– Старик! – визжала Светка. – Старик! Я видела его!
– Спокойно, – негромко сказал я. – Всё в порядке…
Я поднялся.
– У него красные глаза! – шептала Светка. – У него красные глаза, красные глаза, он смотрел на меня…
Она озиралась, дико, бешено, нос дергался вместе со щекой.
– Здесь нет никакого старика, – попытался я её успокоить. – Здесь только мы с тобой, только мы.
