Отец покачал головой:
– Не знаю, масонская ли эта картина, но однозначно она мне не нравится. Возможно, тут влияние английского мистицизма, возможно…
Я так глубоко искусство не понимал, просто видел, что картина дрянь. Нет, нарисована очень хорошо, подробно и живо так, животно даже, только дрянь. Мне вдруг захотелось эту картину сжечь. Или кислотой плеснуть, или ножом порезать, уничтожить её, чтобы никто больше на это не посмотрел, чтобы я сам про неё забыл раз и навсегда.
Что только не найдёшь в наших краеведческих музеях. «Пир» вот.
– Если честно, мне это не нравится, – сказал я. – Мне бы это развидеть.
Мне бы вообще много развидеть, если честно.
– Самое противное здесь – это тени.
– Меня они тоже пугают. – Светка указала пальцем на тени. – Кто эти наблюдатели? Зачем они здесь?
– Понятно зачем, – сказал отец. – Наблюдают.
– Не, неправильно, – возразил я. – Они не наблюдают, они ждут.
– То есть? – не поняла Светка.
– Своего кусочка.
Светка поморщилась.
Мне начинала надоедать эта картина. Как-то слишком долго мы возле неё стояли, не стоило, впечатлились слишком.
Нет, картина определённо паршивая.
Зло. На этой картине не было нарисовано зло, она сама была злом. Чистым, незамутнённым, откровенным злом, такое иногда встречается, особенно в глазах.
– Похоже… – сказала Светка.
Отец покивал.
Откуда-то прилетела муха и принялась гулять вокруг нас, а я подумал, что это, наверное, очень подходит к ситуации – возле такой картины и должны кружиться мухи.
– Мне кажется, или…
Светка понюхала воздух.
Я понюхал, но ничего не уловил. Обычная музейная пыль, может, еще чучелами с первого этажа пахнет, может, сыростью – дом всё-таки деревянный.
– Пойдёмте смотреть сосну, – предложил я.
– Тут воняет, – сказала Светка. – Гнилью какой-то.
Показалась хранительница, видимо, на смех. Она огляделась и направилась к нам.
– Эта картина не принадлежит перу Лодыжского, – начала рассказывать она. – Краеведы считают, что полотно написано одним из его учеников, – ведь в старости он преподавал рисунок и лепку в пеньковом училище.
– А что здесь нарисовано? – тупо спросил я.
Хранительница замолчала.
– Трудно сказать однозначно, – ответила тётенька после некоторого раздумья. – Вероятно, это что-то из библейских сюжетов, увиденных художником через призму европейского романтизма. Наш музей – старейший в области, он был основан ещё до революции, и эта картина тогда располагалась на центральной стене, где сейчас висит «Утро в Венеции».
Мы посмотрели на «Утро в Венеции». Море, паруса.
– Разумеется, потом она несколько раз опускалась в запасники…
– Почему? – перебил отец смотрительницу.
– В прежние времена эту картину считали пропагандой религиозного мракобесия… А потом…
Смотрительница поглядела на нас с сочувствием, то есть на нас со Светкой.
– Эта картина сильно пугала детей, если честно, – ответила музейная работница. – Родители были недовольны и писали письма. Так что её периодически убирали в подвал.
– Правильно и делали, – сказала Светка.
– Да, многие были недовольны, – воспоминательно вздохнула тётенька. – Один человек даже накинулся на полотно с топором!
– Какие ужасы… – Светка картинно закатила глаза. – Но она же цела?
– Её отреставрировали, – объяснила тётка. – Кстати, её довольно часто реставрировали, полотно сложное, требует ухода. Последняя реставрация проведена около двух лет назад, так что сейчас «Пир» почти в первозданном виде.
– У вас есть средства на реставрацию? – с завистью поинтересовался отец.
– Средства выделены Фондом Лодыжского, – ответила хранительница. – Местные коммерсанты и меценаты собирают средства для сохранения культурного наследия. На эти средства поддерживается в порядке здание пенькового техникума – сейчас районная больница, и проводится реставрация работ нашего знаменитого земляка и его учеников.
– Хорошо, когда в городе есть меценаты, – сказал отец.
– Чудесно, – согласилась Светка. – Давайте поедем смотреть сосну!
– Давайте, – сказал я.
Сосна всяко лучше «Пира».
– У нас есть каталог экспозиции, – вдруг испуганно предложила смотрительница. – «Пир» в него не включён, можете купить.
Отец, конечно, купил. Смотрительница раздобрилась и в качестве бонуса выдала нам брошюру «Самая толстая в мире сосна», в которой рассказывалась история сосны и как сосну найти.
Отец спросил, есть ли такая брошюра по пеньковому техникуму, краеведчица ответила, что техникум закрыт уже как шестьдесят лет назад, а в его здании сейчас районная больница.
– А осмотреть её можно? – спросила Светка.
– Осмотреть… – растерялась тётенька. – Там же больница…
– А что, больницу нельзя осматривать?!
Светка зацепилась. И завелась.
– А может, я больна? – продолжала Светка. – А может, у меня расстройство?
Светка хмыкнула и стала скрипеть зубами.
Тётенька поглядела на отца.
– Светлана, успокойся… – начал он.
– Я спокойна! – яростно вскрикнула Светка. – И не надо мне указывать, что делать!
– Светлана… – Отец протянул руку, намереваясь взять Светку за локоть.
– Руки убери! – снова крикнула Светка.
Смотрительница подпрыгнула, а отец отдернул руку.
– Не трогайте меня!
Светка покрылась красными пятнами, совсем как смотрительница недавно, отскочила от нас и побежала к выходу.
– Простите, – отец поморщился.
– Ничего страшного, – смотрительница пожала плечами. – Молодёжь…
– У неё нервы, – пояснил я. – Иногда прихватывает. Несчастная любовь.
– Понимаю… – сочувственно кивнула смотрительница.
Мы с отцом поблагодарили смотрительницу за рассказ и направились на первый этаж и на выход.
Светка ждала около «Ровера», нетерпеливо переминалась с ноги на ногу, злобно озиралась.
Отец открыл машину.
Светка запрыгнула внутрь и хлопнула дверцей так, что в музее дрогнули стёкла, а в окне показалось испуганное лицо смотрительницы. Я пожал плечами.
Мы с отцом тоже забрались в салон.
– Ну что, едем смотреть сосну? – спросила Светка как ни в чём не бывало.
