На эти вопросы Галка отвечала просто и как-то беззаботно. Как ей удалось преодолеть такое расстояние, она не знает, потому что она совсем не думала, что прошла столько. Просто шагала, стараясь держаться за солнцем, вот и всё.
Про болота Галка тоже ничего путного сказать не могла, отвечала, что да, болота были, но ей удалось найти сухой перешеек, так что она умудрилась даже ноги не замочить. А комары – да, были, но они почему-то Галку кусали мало, наверное, она просто невкусная.
Когда распросчики стали досаждать особенно сильно, Галка просто уснула.
Её продержали ещё два дня, а потом отпустили.
А ещё через пять дней она навестила меня. К этому времени меня ещё не выписали, я лежал в палате, смотрел на зелень за окном и чихал от тополиного пуха. Меня кормили здоровой пищей, преимущественно кашей с фруктами и орехами, и пичкали пилюлями, укрепляющими нервную систему, потому что насчёт моей нервной системы у моих родителей имелись серьёзные опасения. Потому что первые два дня, пребывая в бессознательном состоянии, я бормотал про синюю осоку, синюю осоку, синюю осоку.
Галка пришла незаметно, явилась, когда я спал. Я проснулся, а она сидит в кресле, читает.
– Привет, – сказал я.
– А, очухался, – усмехнулась Галка. – Молодец. А то лежишь как полено. Как настроение?
– Живой.
– Рада за тебя.
– Я сам за себя рад.
Галка захлопнула книгу. «Локис». Проспер Мериме. Книга, в которой нет ответов.
– Убейте зверя? – спросил я.
Галка не ответила.
– Мама сказала, что в Октябрьский они больше ни ногой, – сообщила она. – Пусть там всё сгниёт и развалится – её туда не заманишь.
– Пусть сгниёт и развалится, – согласился я. – Моя мама тоже так сказала. Я вот хотел спросить…
– Не надо, – перебила Галка. – Не стоит.
– Но я всё-таки спрошу. Почему наш прадед не мог перешагнуть порог? Новолуние ведь случается каждый месяц?
– Новолуния бывают разные, – ответила Галка. – Новолуния бывают совсем разные, если бы ты хоть что-то понимал в новолуниях…
Даже не загадочность, даже хуже. Теперь она разбирается в новолуниях и ещё в тысяче вещей.
– Может, туда попадает только тот, кто очень хочет? – то ли спросила, то ли сообщила она.
– А ты туда хотела?
– Ай-ай-ай!
Галка покачала головой и погрозила мне пальцем.
И что-то произошло. Что-то случилось. В голове моей вспыхнула резкая ледяная боль, она пробила меня от затылка до коренных зубов и оттуда, от челюстей, разбежалась по сторонам, точно на макушку мне опрокинули ведро ледяной воды. Палата поплыла, закружилась и качнулась в синь. Галка исчезла, и вместо неё я увидел…
Не знаю, что это было.
На пустой койке напротив сидела…
Одним словом, это была уже не Галка. Черты её лица изменились, заострились и сделались посторонними, как будто Галка исчезла и вместо неё в палате обнаружилось существо другого, чужого мира. И глаза у неё были холодные, глубокие и синие. Впрочем, это наваждение длилось совсем недолго, меньше секунды. Я вдохнул, и всё стало как прежде, только Галки не оказалось на койке, она оказалась у окна.
– Душно тут у тебя, – сказала Галка. – Как ты только живёшь?
Она попыталась открыть окно, но раму заело, Галка потянула, и рама вдруг треснула со звонким звуком лопнувшего алюминия и слегка перекосилась. Галка отскочила от окна и с удивлением поглядела на свои руки.
– Ерунда… – Она усмехнулась. – Всё ерунда какая-то…
– Что с тобой случилось? – спросил я.
Галка пожала плечами:
– Это сложно объяснить. Новолуние, знаешь ли, ночной прибой, его песня…
Она снова улыбнулась. Неприятно, губы разошлись слишком широко, и мне показалось, что десны у неё слегка отдают синевой.
– Ничего страшного. Просто я бы советовала тебе забыть. Забыть и не лезть в мои дела, ясно?
– Ясно.
– Молодец.
Десны отливали синевой…
Дверь палаты открылась, и вошла мама Галки.
Она вошла. Я сделал приветливое лицо, хотел поздороваться и сказать какую-нибудь бессмысленную необязательную чушь, обязательно позитивную. Но не смог сказать. Потому что мать Галки…
Она вошла в палату до середины комнаты, повернулась, подошла к стене и встала лицом к ней, почти касаясь лбом штукатурки, а затем она начала двигаться мелкими полушагами вдоль и добралась таким образом до угла. И остановилась там.
– Мама, – сказала Галка. – Не беспокойся, мы уже заканчиваем.
Но мать её даже не кивнула. Она была как… Как ходячая одежда. Сыроедение и без того произвело на неё деструктивное воздействие, но здесь дело было не в сыроедении. Ходячая одежда осеннего цвета, она продолжала стоять лицом в углу, ссутулившись и не шевелясь.
И это было страшнее всего. Страшнее всего, что случилось со мной за последнее время, страшнее всей этой истории. Потому что именно в этот момент я окончательно понял – это не Галка. Прежней Галки больше нет, и, наверное, никогда не будет. Она ушла, она вернулась. То есть не она. А зачем всё это…
Откуда мне знать – зачем? Может, время пришло? Может, мы ослепли настолько, что уже не видим? Мы не видим, а они потихоньку пробираются, пробираются. А нам не до них, мы заняты своими делами, мы ослепли и оглохли.
– Нам пора, – сказала Галка. – Мама, нам пора.
Мама Галки сделала шаг назад, повернулась ко мне спиной и вышла. То есть она попыталась выйти, она попыталась выйти в закрытую дверь и стукнулась о стекло.
Наверное, в этот момент мне захотелось закричать.
– Мама, надо осторожнее, – сказала Галка.
Мама снова попыталась выйти в закрытую дверь.
Галка приблизилась к матери, взяла её за локоть, открыла дверь и вывела наружу, а сама вернулась ко мне.
И уставилась на меня, смотрела долго. То есть недолго, но мне показалось, что долго, потому что это всё длилось и длилось, длилось, как будто в тридцать секунд легло полгода. Потом она спросила:
– Надеюсь, ты понимаешь?
– Понимаю.
– Молодец. Понятливый. Это отличное качество. Я рада, что мы друг друга понимаем.
Галка приблизилась и вдруг чмокнула меня в лоб. Холодными сухими губами. Вот уж не ожидал.
– Выздоравливай.
И ушла.
И после неё ещё долго висела неуловимая мелкая взвесь синего цвета. Пока Галка находилась в палате, я этого не замечал, а теперь видел – синева. Она некоторое время держалась в воздухе, перекатываясь, как алмазная пыль, а потом, когда внизу хлопнула дверь, рассеялась.
