А выбрать себе доброго коня, то не камешек через речку кинуть, в этом деле толк знать надо, понимать, что за конь перед тобой, на что он способен, годен, к какой работе более всего сподручен. Бывалочи, копит-копит мужик денежку на доброго коня, чтоб заместо своей заезженной клячи купить, перед соседями ухарем промчать, в город скататься, с девками на ходу перемигнуться. Копит год, копит второй, потом айда на ярмарку за покупкой. День меж рядами ходит, высматривает, выглядывает, торгуется, выбирает милого друга по собственному понятию-разумению. Выберет. Расплатится. Домой пригонит довольный, радостный. Утром запрягать в телегу, а конь или запаленным окажется, или с таким норовом, что и близко к себе нового хозяина не подпустит, брыкается, свечкой встает, того и гляди, постромки поломает, сбрую порвет. Потому, чтоб в лишний расход не пускаться, на бракованную лошадку сгоряча не нарваться, старались селяне наши не у городских или приезжих барышников конька-дружка себе прикупить, а в соседней деревне у знакомцев, сродственников задешево взять годовалого жеребчика или кобылку молодую. Только где дешево, там и сердито: через какой-то срок в наших краях доброй породы не осталось. Оно и понятно, когда свежей крови давно не было, то порода на убыль идет, на нет сходит, вырождается. А без доброго коня и джигит не джигит, а таракан запечный, одно название.
Жил в ту пору в наших краях парень по прозванию Джаузаб. Молодой, горячий, на язык острый. Любил он коней пуще всего на свете. Хлебом его не корми, а дай верхом поноситься, поскакать по полям, по перелескам. Скольких коней он загнал-запарил – и не счесть. Отправят его, бывало, еще когда парнишкой совсем молодым был, с табуном конским в ночь лошадок пасти, чтоб паут, слепыши животных жарким днем не донимали, не жалили. Еще двух-трех таких же малолеток с ним снарядят, чтоб сподручней было с табуном управляться. Вот пригонят они коней к озеру какому, где трава посочней и питья вволю, костерок соорудят, запалят и усядутся один подле другого ночь коротать. Табун тут же близ людей ходит, кони травку щиплют, из озерка чистую водицу пьют, отдыхают от дневной работы, от жары летней. Ребята тоже днем разными делами заняты, умаются, заснут быстренько, ладошки под щеки положив, – завтра-то опять в работу на весь долгий день.
Вот Джаузаб этого самого момента дождется, не спит, поглядывает, когда товарищей его сон сморит. Встанет потихонечку, вытащит уздечку, с собой припасенную, краюху хлеба для примана и айда к табуну. Там подзовет к себе мерина покрупнее или иную лошадку, хлебца солью обсыпанного ей подсунет, взнуздает, на спину вскочит, пятками в бока поддаст и айда пластать вокруг озера, где посветлее от воды, тропка пробита, наезжена. А коль ночь лунная выдастся, то и совсем напрочь от ночевки ускачет. Особливо нравилось ему на холмы безлесные взбираться на самую вершину и оттуда вокруг смотреть, представлять себя древним воином, нукером ханским. Так всю ночь и гарцует, отмахает верст с полста, а как рассветать начнет, обратно к костру потухшему вернется, заезженного конька в табун отпустит и как ни в чем не бывало рядом с остальными караульщиками уляжется, будто всю ночь спал, никуда не отлучался.
Только стали мужики замечать, что иной конь с ночного выпаса возвращается запаленный весь, словно на нем поклажу тяжеленную возили или в иной какой работе пользовали. Поначалу думали, что леший или какой иной бес коней их гоняет-мает, стали ладанки с наговором от нечистой силы им на шеи привязывать, чесночным настоем – самым верным средством от порчи – поить. Нет, ничего не помогает. Тогда пара мужиков сговорились и решили разузнать, в чем дело, отчего кони их с ночной пастьбы едва живые возвращаются. Подкрались ночью к костерку, где мальчишки дрыхли, да Джаузаба на месте с уздечкой в руках, когда он нового коня для утех своих, скачек ловил, и накрыли. Тут же скорый суд-расправу ему устроили: штаны скинули, да и выпороли от всей души той самой уздечкой. Потом еще больше уже для острастки за вихры надергали, уши надрали, урок, значит, на всю жизнь прописали и в ночное его уже более ни разочка не отправили.
Другой бы образумился, понял, что не зря его отходили, для его же пользы уму-разуму учили. А он обиду на тех мужиков затаил, отомстить обещал. Те на его угрозы посмеялись лишь, чего от мальца ждать можно.
Но через короткий срок вдруг и у того и у другого кони с ночного не вернулись. Вот тут-то они и всполошились, кинулись на двор, где Джаузаб при родителях своих жил-обитался. В оконце стучат, требуют парня вызвать для разговора. Тот выходит с виду заспанный, волосы взъерошены, позевывает.
– Где кони наши?! Куда, подлец ты этакий, задевал их? – один грозно спрашивает, кнутом витым в руках поигрывает.
– Говори скорей, а то работа стоит, – второй ему вторит. – Если честно все расскажешь, коней наших вернешь, то больно бить не станем, а так, для острастки, чтоб больше не пакостил.
– Чего вы на меня осерчали? Про каких-таких коней речь ведете? – Джаузаб на них глядит, глаза с удивлением таращит. – Не пойму, о чем речь.
– Ах ты, такой-сякой, разэтакий!!! На, получай за свою неправду!!! – начали они Джаузаба кнутами сечь со всей силы, наотмашь, да на его счастье из дома отец с матерью выскочили, братья старшие, едва отбили парня.
– Мы еще тебя скараулим, всыплем, коль кони наши не объявятся, – мужики, уходя, кричали, грозились.
А Джаузабу хоть бы хны, отлежался дома и вновь ходит по деревне, ухмыляется. Коней в тот раз нашли за рекой к лесине привязанными, гнусом-мошкой изъеденными до самых костей. А чьих рук работа, того не докажешь, коль варнака за руку не словили.
Ладно, время идет, год за годом бежит, Джаузаб в возраст вошел, молодым парнем стал, силы поднабрал, а боле всего дерзости превеликой, отчаянным среди своих ровесников слыл, никто не смел ему слова поперек сказать. А вот к работе никакой он так и не пристал, не приспособился. Зато определился к богатею одному в табунщики, лошадей на продажу в город гонять, по лугам пасти. Отец с матерью, братья старшие отговаривали: мол, стыдно в услужение, в батраки идти, когда свое хозяйство имеется, всего в достатке, только работай рук не покладая, чего тебе еще надобно. Нет, не стал Джаузаб их слушать, так в табунщиках и остался.
Но и там он долго не задержался, не пробыл, а все из-за норова своего поперечного. Не поладил с хозяином, и года не проработав, рассчитал тот его и на все четыре стороны отправил. А заместо расчета упросил его Джаузаб отдать ему жеребеночка гнедой масти со звездочкой на лбу. У нас таких коней так и зовут: «Ат кашка». Вот и стал он его растить-холить, как дите малое. И жеребеночек к нему тянулся, ласку чувствуя, ел с его рук, а вот другого никого не подпускал к себе и близко. И вырос со временем в такого статного конька, что одно загляденье: ноги, что стрелы, прямые, тонкие, шея дугой, голова на отлете, спинка в струночку с малым изгибчиком, копытца рюмочками. Про таких когда-то говорили: конь-огонь, как побежит, то земля под ним дрожит, а из глаз искры сыплются. И точно, одно загляденье было смотреть, как он бежит-скачет, по земле стелется, будто и не бежит, а летит над землей! Глаз не оторвешь! Так бы все и глядел-любовался!
Родители на сына поглядывают, удивляются.
