Та подумала, отвечает:
– Это как поглядеть. Ежели он на спине спит, то слева от него, а коль на пузо перевернется, то с правой руки буду.
– Ясно, – Прохор говорит, – теперь слушай сюда. Ложись три ночи в мужниных ногах, спи, как собака у порога. А на третью ночь пойди в поле за полночь, найди нору крота полевого, раскопай ее, поймай того крота и принести в дом. Замотай его в чисту холщовую тряпочку и положи мужику своему промеж ног, пока он спит. И так делай еще три ночи. Вот после того жила твоя укрепится и все у тебя получится, закрутится, ребеночка заимеешь, выходишь.
Взял потом Варвару за руку, обвел три раза вокруг стола, повторяя страшные слова:
– Встану не благословясь, пойду не перекрестясь во чисто поле. В чистом поле стоит тернов куст, а в том кусте сидит толстая баба, сатанина угодница…
Как Варвара это услыхала, без чувств упала, ничегошеньки боле и не помнила. В себя пришла уже на улочке, на свежем воздухе. Мать ее по щеке гладит, над ней плачет, в чувство приводит. Ладно, пошли на том по домам, договорились никому о том не сообщать, не сказывать, виду не показывать, что у колдуна Зыркина были-ворожили.
Вот спит Варька три ночи кряду в ногах у мужа своего Борьки, а тот так храпит, за день намаявшись, что и не поглядит, не посмотрит, где его жена лежит. Только свекровка одна углядела, и сумление ее взяло, отчего это девка в ногах у мужа спит, почему рядом не ляжет.
На третью ночь встает Варвара за полночь, берет фонарь, заступ, кликнула пса Шарика с собой и тишком, крадучись идет в поле. А как раз о ту пору кроты всю поскотину изрыли, ископали, нор кругом наоставляли. Фонарь засветила, запалила, заступ взяла, копать начала. Шарик тут же крутится, вертится, носом в землю тычется.
Только чуть землю разрыли, дерн подняли, как пес и схватил крота и в зубах крепко держит, на Варвару смотрит. Та отобрала кротика у собаки, в тряпицу завязала, домой понесла. Вроде все сладилось, сделалось, лучше и не бывает.
Вот в дом она вошла, на лавку села, а уже и светать начало, солнышко первые лучики показало, как малое дитятко ручки выбросило, в оконца стучится, народ будит. Решила Варька тряпицу развязать, поглядеть на добычу свою, того ли поймала-выкопала. Только достала она крота из холстинки, как откуда ни возьмись ползет по лавке змея-змеища, пасть раззявила, шипит на девку, жало кажет. Та и испужалась, выпустила крота из рук, а змея тут как тут и сглотнула его мигом и под лавку уползла.
Сидит Варька ни жива ни мертва, холодным потом покрылась, взмокла, а саму лихорадка бьет, тело колотит, зубы плясовую играют. Она и думает, что не запросто так змея тут взялась-объявилась. Есть тому причина, на ее голову кручина. Но решила смолчать про случай свой, не сказывать никому до поры до времени.
Так день прошел, ночь приходит. Варвара опять тайком в поле пошла с фонарем, с заступом с верным Шариком. Сызнова крота раздобыла, к дому несет. Только на порог ступить, а на половицах змея лежит и пасть открыла, шипит пуще прежнего. Варька кинула ей крота и бежать прочь.
На третью ночь снова та же притча: только Варвара к сенкам подходит с кротом, в тряпицу завернутым, как змея навстречу. Да она не растерялась, крикнула Шарика, тот и схватил змеюку за горло. А та из пасти собачьей вывернулась, изловчилась и укусила пса прямо в нос. Он заскулил, бедненький, и околел на месте. Тут уж Варька не выдержала, да как начала заступом понужать, наяривать змеюку, приговаривать: «Вот тебе, гадина, угощенье, вот тебе на орехи, а вот и на закуску!»
Та и спряталась в дырку под крыльцом. Варька хватилась, а узелочка ее с кротом пойманным и нет нигде, обронила видать в драке, утеряла. Делать нечего, пошла в избу. Муж ее, Борька, спит, храпит, ничегошеньки не слышит, не ведает. А на другой половине свекровка стонет чего-то тяжко так, словно на ней черти воду возят. Ну, Варваре до нее и дела нет, скорей за работу схватилась-принялась. Давай корову доить, скотину кормить, стряпню ладить. Только свекровка так весь день и к столу даже не выходила, не показывалась, все стонала на своей койке да ворочалась. Борька к ней ходил, спрашивал, сказалась, мол, заболела, захворала и от еды отказалась.
Вечером собралась Варька одна идти к Прохору Зыркину. Едва дождалась, когда муж спать уляжется, соберется. Только к двери, вдруг свекровка тихим голосом зовет ее, кличет: «Варварушка, дай водицы напиться». Та ей и принеси в ковшике, подает. Старуха руку из-под одеяла выпластала, высунула, а та вся в синяках да в укусах. Варька, как энто дело увидела, углядела, испужалась, спрашивает:
– Что это с вами приключилось, случилось, матушка? Никак побил кто?
А та и отвечает:
– Третьего дни в сарае с сеновала с лесенок упала, а внизу борона лежала, вот и изранилась-поранилась.
Варька промолчала и опять к двери. А свекровка сызнова голос подает:
– Ты никак куда собралась, намылилась на ночь глядючи. Отвечай куды идешь?
Варька ей:
– К матушке надобно сходить, просила помочь тесто замесить, чего-то ей тоже неможется.
– Ладно, – свекровка говорит, – только недолго, а то дверь затворю, в дом не пущу, Бореньке все расскажу, как шляешься по ночам по чужим дворам.
Но Варька в раж вошла, ее такими словами не удержишь, впору только связывать, на замок крепкий запирать, да и то сбежит. Наши девки что курицы-наседки: на вид робки да тихи, а коршун налетит, так за цыпленка могут и ему глаз выклюнуть, пух пустить, себя не пожалеть, не пощадить. Уж таковы наши бабы, что чужие беды попадут на обеды, а свои за пазуху спрячут, там и нянчат, ляльчат, горе ныкают, глазами зыркают, слезой умываются, кнутом запрягаются, лаптем щи хлебают, топор в чугуне сварят, а неправду в печку сажают да к столу подают чего напекут.
Пошла, значит, Варька к Прохору сызнова. Огородами хоронится, темной стороной идет, бредет, полушалком глаза замотала, лицо запрятала от любого всякого встречного-поперечного, сверчка запечного.
Приходит, в оконце тук-постук, выходи милый друг. Тот двери открыл, ее впустил, расспрашивать начал, чего вышло, случилось, какая напасть приключилась. Варька все и расскажи, выскажи ему, как есть и про змеюку, и про свекровку битую-кусаную, под одеялом сокрытую, от чужих глаз укрытую.
Выслушал Прохор, призадумался, птицу диковинную рукой гладит, изюмом угощает, Варвару стращает:
– Видать, черные силы, девка, против тебя взъелись, взъярились, голову подняли. Отчего-почему ты им на хвост наступила, чем не угодила?
– Да откудова мне знать-познать, где поскользнуться, где упасть? Никому я дорогу поперек не переходила, ничьей воды не мутила. Видать, ошибка вышла…
– Ой-ли, быть того не может, чтоб та сама поднялась, вздыбилась супротив тебя. Дай-ка погляжу, погадаю, может, чего узнаю.
Раскрыл Прохор свою чудную книгу, очки на нос нацепил, листать начал, пальцы слюнит, бумагой шуршит. Страшно Варваре сделалось, сидит не пикнет, не шелохнется, не дернется.
