Вот зима к концу подходит, зверь линять начал, добывать его нельзя. Да и куда еще добывать, когда полные мешки шкурками набиты, едва на охотничьи санки помещаются.
– Что делать станем? – Карим спрашивает Бибигу. – Шкурки, что добыл, продавать самое время, пока цены на них высокие. Не дело, если пропадут они. Пора бы и к людям выходить, да не знаю, как тебя здесь одну оставить.
– То не беда, – Бибига отвечает, – нашел о чем беспокоиться. Собирай что тебе надо, бери в руки и жди, что будет.
Карим плечами пожал, собрал все имущество, пожитки свои, вышел на вершину холма, лыжи нацепил, к дальней дороге приготовился.
– Зря ты лыжи надел, – Бибига ему, – ну да ладно. Закрой глаза и не открывай, пока я тебе не разрешу.
Послушался ее Карим, глаза закрыл и слышит, как вдруг ветер-ураган налетел откуда ни возьмись, завертел, закружил его, от земли оторвал, по воздуху понес и опять на землю опустил. Стоит, а сам боится глаза открыть, вдруг да в худое место попал или вовсе на тот свет его занесло.
– Ну, теперь можешь и оглядеться вокруг, – слышит голос Бибиги. – Узнаешь ли родные места?
Открыл глаза Карим и видит, что близехонько к родному дому посреди своей деревни стоит, а рядом с ним мешки со шкурами и лыжи на ногах. И Бибига тут же стоит, усмехается.
– Как же так? – не успел спросить, как видит, люди к нему бегут, кричат что-то, руками размахивают. Первыми мальчишки подбежали, здороваются.
– А все говорят, будто ты в лесу сгинул, – соседский парнишка, самый языкастый, ему сообщает.
– Сам теперь видишь, что не сгинул. Вот, вернулся.
Тут остальные селяне подошли, кланяются, на мешки его с охотничьей добычей поглядывают, на Бибигу косятся.
– То жена моя, – он им объясняет, – из дальней деревни взял.
– Из чьих будешь? – старик один интересуется. – Что-то не припомню, чтоб жила там такая красавица.
– Приезжие мы, видать, не знаете, – она отвечает.
Ладно, постояли, посудачили, повел Карим молодую жену в дом. А она к тому времени уже потяжелела, ребенка ждала, как и обещала. Стали они в деревне жить, как остальные люди живут, ничем от них не отличные. Никому в голову не пришло, что жена у Карима-охотника из рода пэри оказалась.
Но больше всех Камиля переживала, когда узнала, что Карим с молодой женой с охоты вернулся. В тот же вечер к бабке-ворожее кинулась, чуть не плачет:
– Как же ты, дура старая, ворожила? Как случилось-вышло, что охотник вместо меня другую себе в жены взял? А может, ты специально это все подстроила, чтоб надо мной посмеяться? Так я сейчас тебя живо за патлы седые оттаскаю, чтоб на всю жизнь меня запомнила и другим заказала насмешничать.
– Что ты, что ты, – старуха на Камилю руками замахала, запричитала, – и в мыслях у меня подобного не было. Чем хочешь поклянусь! Сама не знаю, где он ту девку нашел. По моему раскладу выходило, что должен был он с тобой нынче встретиться, только что-то помешало задуманному.
– А мне тем более про твое колдовство ничего не известно. Садись прямо сейчас при мне ворожить, и чтоб девки той пришлой завтра же в нашем селении не было.
– Хорошо, хорошо, милая, как скажешь, то все исполню. Только учти, дорого мое колдовство стоить будет.
– Этого хватит? – Камиля спрашивает и старинный браслет из чистого серебра с камнями, в него вделанными, с руки снимает, перед бабкой кладет.
– Ой, дорогая вещица! – Та обрадовалась, схватила быстрехонько браслет, в сундук заперла и села ворожить.
Налила в миску чистой родниковой воды, опустила на воду свечку горящую, к дощечке прилепленную, взяла клок кудели бараньей, меж ладошек скатала, зажгла от свечи и ну ворожить.
Долго она чего-то шептала, на огонь дула, зерно заговоренное в воду бросала, устала, умаялась.
– Получается али как? – Камиля ее спрашивает.
– Все получится, коль я взялась, – ворожея отвечает, – не сомневайся, а чуть еще посиди, подожди. Сейчас самый главный заговор произнесу, и он сам к тебе сюда придет, бегом прибежит.
Только она это сказала, принялась сызнова шептать заклинание свое, как страшный ветер поднялся за окнами у избушки ее. И такая у него силища неимоверная, что вот-вот избушку на бок повалит, крышу сорвет, по бревнышкам раскатает все как есть. Задрожала колдунья, испугалась, заголосила:
– Ой, что творится, делается! Видать, против меня страшные силы поднялись, мне с ними не совладать, не справиться! Забери свой браслет обратно, но лучше ворожбу нашу на том и закончить, прекратить, а то как бы хуже не было.
– Нет! – девушка ей отвечает. – Коль принялась за дело, то доводи до конца, как уговорились.
Колдунье деваться некуда, стала дальше заговор свой шептать, да только вдруг сильный ветер распахнул дверь в дом, задул свечку, миску с водой перевернул, старуху в угол швырнул, седой головой о стену ударил. А Камилю поднял, закрутил, на улицу вынес и опустил на верхушку самой высокой ели, что подле деревни росла. Просидела она там до самого утра, а спуститься вниз сама не может, потому как непонятная болезнь перекосила ее всю, всяческих сил лишила. Утром ее ребята соседские увидели, людей позвали, едва вниз стащили, в дом принесли. А она ни словечка сказать не может, лишь как рыба, на берег из воды вытащенная, рот открывает да хрипит чего-то непонятное. Так она с тех самых пор и осталась немой и сама даже с кровати подняться не могла, целыми днями лежала, в потолок уставившись. А уж о чем она там думала-размышляла, то нам знать не дано.
А бабка-ворожея вовсе после той ночи и недели не протянула, померла в страшных мучениях. Ну, ее особо никто не жалел, женщины деревенские бабку ту побаивались, дом ее стороной обходили, а вот про Камилю долго судачили, удивлялись, что с ней случилось вдруг, за что так девушка наказана.
У Бибиги к осени сын родился. Карим же все добытые за ту зиму шкурки сдал, деньги немалые выручил и на них новый дом себе выстроил, лучший в деревне, на весь сезон на охоту в лес уходить перестал, а лишь ненадолочко и быстрее обратно домой. Еще через год дочь у них родилась. Все вроде как хорошо в доме, да только стали соседи замечать, что Карим частенько грустный идет, ни на кого не глядит, ничего вокруг не замечает. И в гости они сроду никого не позовут, стол не накроют, живут, словно в лесу, дружбы ни с кем не водят, а все сами по себе, будто мышь в норе, шебаршатся.
Ладно, дети у них подрастать начали, тут Карим и совсем охоту забросил, а купил двух коров, овечек, нанял к себе в хозяйство работников, но и сам без дела не сидит, то в стайке, то в поле самую тяжелую работу работает, рук не покладая. Только стал он замечать со временем, что с Бибигой чего-то неладное творится: молчит сутками, с детьми не играет, одежду не шьет, еду кое-как сготовит и все сидит, в окошечко поглядывает. Он к ней и так и эдак, разговорить пробует, в лавке леденцов накупил, воды сладкой. Нет, не помогает, молчит Бибига и ничего ему объяснить не желает.
