– Извини. Я задумалась. – Даже голос у неё изменился. Стал хриплым и бесцветным. Надломленным.
– Дак я спрашивал, может, погуляем подле дома-то? Погодка вон какая славная! Солнышко светит… Да и ты на поправку скорее пойдёшь. Чего сидеть-то взаперти?
Наверное, ему просто надоело стеречь её, вот и рвётся наружу. Но Мельца вдруг поняла, что и ей хочется уйти. В доме теперь не спрятаться. А он обещал вернуться… Быть может, на улице, в окружении людей, она будет в безопасности?
– И вправду, чего здесь сидеть? Идём!
– Правда?
Антип, наверное, и счастью своему не поверил. Вскочил, заметался по комнате, а Мельца быстро заплела всё ещё влажные волосы в косу.
В доме стояла мёртвая тишина. Не было ни отца, ни загадочной дружины, о которой Антип столько твердил. Мельца втайне радовалась, что осталась в одиночестве, ежели вмиг повеселевшего торговца не считать. Когда вышли наружу, Мельца зажмурилась. Ласковое и приветливое солнышко гладило кожу, и даже на душе стало немного спокойнее. Птицы на деревьях щебечут, топоры где-то поблизости стучат, а вот и лошадь заржала. Жизнь вроде и шла своим чередом, а вроде бы и остановилась. Медленно, словно боясь чего-то, Мельца ступила за порог. Под ногами тут же заскрипели мелкие камешки, ветерок прядку волос в лицо бросил. Кругом умиротворение и спокойствие. И от этого сердце медленно наполнилось ужасом. Вот и тот день таким же был. Спокойным и размеренным. Обычным. До боли скучным. Мельца уж и назад думала повернуть, но Антип вновь что-то затараторил и бодро зашагал вдоль дома. И в самом деле! Что ей теперь, внутри всю жизнь сидеть?! Так он и там до неё доберётся. Никто и слова сказать не посмеет. Мельца сорвалась с места и поспешила за торговцем, боясь оставаться в одиночестве.
– Ну, чего ты отстала? Мы сейчас в кашеварню
[22] вашу заглянем. Я слышал, Злотична рыбку пожарить собиралась. А я с прошлого вечера ничего не ел. Голодный – жуть! Рыбка, она сейчас самое то…
Мельца ничего не ответила. От речей торговца её вновь замутило. Она и кусочка проглотить не сможет – поперёк горла встанет.
Подол платья вдруг запутался в ногах, и Мельца яростно его дёрнула. Будь проклята эта старая тряпка! Тогда она тоже в собственной одежде запуталась и упала, а он догнал… Горечь наполнила рот. Собственная одежда. Да не было у неё ничего своего! В их хуторе старые традиции ох как живучи. Не позволялось младшим девочкам одеваться наряднее старших, привлекать к себе внимание женихов. Вот когда старшая замуж выйдет, тогда – пожалуйста, а до тех пор – ходи, в чём попроще. Вот только Мельце не то, что скромная одежда доставалась – ей обноски сестры донашивать приходилось. И даже после замужества Багрянки отец не купил ей новые платья. Богатейший человек хутора! Староста… Мельца часто-часто заморгала. Не допусти, Созидатель, разреветься. Да тут и уголок кашеварни показался – пришлось быстро утереть пальцем постыдную влагу.
Кашеварня позади дома располагалась, отдельной пристройкой. На самом деле, это была просто маленькая кухонька, в которой готовили в основном весной и летом. Зимой там было слишком холодно из-за тонких стен. Зато можно было долго хранить разные продукты – в холоде они не портились. А осенью – грибы разные да травы с ягодами сушились. Но стоило прийти Весне-Холоднице, а за ней и Лету Звонкому, как кашеварню отпирали, отмывали от пыли и паутины да стряпали на свежем воздухе.
Скрежет ножей о доски да звук речи человеческой Мельца услышала не сразу. Так она в свои мысли погрузилась, что и ничего вокруг не замечала. Но громкий голос, в котором отчётливо злость и торжество слышались, вырвал её из мрачных воспоминаний.
– …И поделом!
Она не сразу узнала голос. Знакомый вроде, но в голове такая путаница была, что теперь ей всё чужим казалось.
– Доигралась, говорю вам!
Мельца вдруг схватила за рубаху идущего впереди Антипа и потянула на себя. Торговец удивлённо обернулся и раскрыл рот, чтобы что-то сказать, но Мельца приложила палец к губам и покачала головой: мол, молчи.
А хозяйка звонкого голоска меж тем продолжила:
– Давно всем ясно было, что она поганка! И чего, спрашивается, Багумил ожидал? Думал, раз в тепле да достатке её растить будет, то она приличной сделается?! Думать же надо! Ну в кого, в кого ей приличной быть?
Невидимые собеседницы понимающе вздохнули. И тут Мельца вспомнила: ведь этот смех её с утра разбудил. Злотична. Вдова же как ни в чём не бывало разглагольствовала дальше:
– Мать – развратница, отец – вообще не знамо кто! Удивительно, что такому отродью здесь жить позволено было! Багумил – добрый человек. Но о чём только думал?.. Да её же сам Бергрун замуж позвал! Не иначе как из жалости к другу.
Мельца вздрогнула, едва пополам не согнулась – внутри всё от боли нестерпимой сжалось. А Злотична не желала униматься:
– Да кто ж это шлюху в дом добровольно приведёт, ну вы подумайте! А Бергрун решился. Так ей, значит, и этого мало! Спутаться с кем-то решила. За то и поплатилась. Потому что головой надо думать, а не дыркой между ног. Надеюсь, полюбовник хорошо её оприходовал! Чтобы больше не лезла на мужиков-то, когда такие приличные люди замуж зовут. Раз на неё полюбовник позарился, небось, ему не сказала – что сама потаскуха да потаскухой ро́ждена!
Наверное, вместе с зельем атаман в неё и буйство какое-то влил. Мельца обо всём забыла: о боли, о страхе, об обиде. В ней как будто костёр дикий вспыхнул. Оттолкнув Антипку, она влетела в кашеварню. Перед глазами, как утром, – размытое пятно, пелена. Единственное, что чётко видно, – лицо Злотичны. Вдова даже сообразить ничего не успела, когда Мельца подлетела к ней и вцепилась в волосы. Зажав в кулаке длинную косу, она, чуть ли не рыча, стащила сплетницу со стула. Заголосили бабы. Сама Злотична завизжала. От её визга у Мельцы уши заложило. Но пальцы она не разжала, ещё пуще за тонкие пряди схватилась. Она огромному борову сопротивлялась, а с этой тварью и подавно справится.
Словно кто-то другой вселился в тело Мельцы. Она волокла Злотичну за собой, дёргая за волосы. Она вырвет их все и затолкает в рот этой дряни! Пусть испытает хоть толику того, что пережила сама Мельца.
– Никогда… Слышишь, дрянь?.. Никогда… О моей матери… Так… Не говори…
Кто-то вцепился в её руки, но Мельца не могла разжать пальцы – будто заколдовали её. Она вырывала тонкие волосёнки, по-звериному рыча и рыдая. Во рту было солено – словно моря нахлебалась. Мельца начала задыхаться.
– Да оставь ты убогую…
Нестерпимо горячая рука змеёй обвилась вокруг талии. Её приподняли над землёй и прижали к чему-то горячему и каменно-твёрдому. Мужчина! Это мужчина! Паника и страх морской волной окатили Мельцу с ног до головы. Она выпустила волосы Злотичны и принялась изо всех сил вырываться из полона.
[23] Спину и живот жгло огнём. Неужто её, как мерзких ведьм, сунули в очаг и теперь сжигают заживо?! Мельца впилась пальцами в руку неведомого врага. Она оказалась невозможно твердой, будто из камня выточенной. Руки насильника были не такими – толстыми и одутлыми, как и он сам. С тем она не справилась, а с этим и подавно не совладает. Ноги болтались в воздухе. Она всё пыталась попасть по чему-нибудь, ударить, но ни разу не достигла цели. Неужели умолять придётся? Но в прошлый раз не помогло… Вдруг камень за её спиной пришёл в движение. Повернулся и двинулся прочь от громких криков, визга, ругани. Мельца перестала сопротивляться. Тело отказалось подчиняться её воле и безвольно обмякло. Она сжала пальцы вокруг горячей руки чужака, кожа соприкоснулась с плотным сукном его одеяния. Спина тёрлась о пылающую жаром грудь при́шлого, и казалось, что трение высекает искры. Искры эти подскакивали вверх, а потом падали на землю и тихонько шипели, как змеи. Мельца поняла, что это лишь жуткие видения. Голоса звучали всё тише. Перед глазами разлилась темнота. Ей показалось, что она плывёт по чёрному небу. И только сияющая серебром луна видит её позор. Но лун почему-то оказалось две. И они блестели. Сверкающим стальным блеском, как красивые украшения кузнеца Атти.
