– На самом деле это очень просто выяснить. – Атаман стоял, привалившись к стене, и вертя в пальцах кружку.
– Что выяснить? – Отец с подозрением глядел на кметя, и Мельца почувствовала, что готова расхохотаться.
Как же это всё было глупо! Глупее не придумаешь.
– Родная она дочь али нет. Капля вашей крови, капля – её. И всё. – Мельце показалось, что атаман с издёвкой и злобой глядит на отца.
С чего бы ему так злиться? С того, что вместо поиска ведьмы разбирается с глупыми деревенщинами?
– Выясняй! – Отец кивнул и снова повернулся к Мельце. – Дай ему свою кровь!
– Вот ещё! Крови моей никто больше не получит! Как хотите, так и выясняйте!
Мельца ринулась из кухни. Страх и злость бурлили внутри, мгла застлала глаза. Добровольно позволить, чтобы её резали и кололи? О, она уже достаточно крови растеряла…
В спальне было тихо и сумрачно. За окном до сих пор слышались причитания Злотичны, но что именно она говорила, Мельца не смогла разобрать. Да и не всё ли равно?
На маленьком столе всё так же лежали атамановы вещи. Пробирки, склянки и палки разные. Почему до сих пор не забрал своё добро? Мельца провела пальцем по одной из веток – толстой и шершавой – на ней темнели вырезанные символы. Незнакомые буквы вились сплошным узором.
– Если не хочешь никого проклясть, лучше не трогай.
Мельца вздрогнула и оглянулась. На пороге стоял атаман. Она не слышала, ни как он дверь скрипучую отворил, ни как внутрь вошёл. Проклятый ворожейник!
– Что тебе надо?
Раньше она никогда не грубила. Но раньше и жизнь у неё иная была.
– Почему не хочешь выяснить, отец ли он тебе?
– А тебе-то что за дело?
– Никакого. – Атаман пожал плечами и вошёл в комнату, затворив дверь.
Мельца тут же напряглась. Взгляд заметался по спальне. Куда бежать? Как выбраться?!
– Вот только, ежели его дочерью окажешься, жизнь перемениться может.
Мельца рассмеялась.
– Глупый… – Её смех оборвался, стал горьким. – Я никогда от него добра не знала. Вот пусть теперь помучается так же, как я страдала. Он ничего мне хорошего не сделал. Любви от него никакой не было, одежду за сестрой донашивала. А то, что кормил меня, так скотину и слуг тоже кормят, чтобы работать могли.
– Ну и правильно. Пусть страдает от неизвестности. – Атаман подошёл ближе и вдруг ласково коснулся кончиком пальца её щеки. Мельцу тут же огнём опалило, и она испуганно отпрыгнула от него.
А он странно на неё посмотрел, как будто больно ему очень было, сгрёб в охапку свои вещи и молча вышел из комнаты.
* * *
Надо же глупцом таким уродиться! Чёрт дёрнул прикоснуться к ней! Не удержался. Не смог себя остановить. Вот стоит рядом, смотрит на неё, а через секунду рука уже помимо воли к щеке девичей тянется. Ощущение нежной и прохладной кожи будет его теперь всю жизнь преследовать. И чего ждал? Что она к его руке прижмётся?
Лютовид брёл по двору, не замечая ничего вокруг. Руку после прикосновения к Мельце жгло болью. Краем глаза он заметил странное шевеление на коже. А когда остановился посмотреть, увидел, что это чернота тонкой ниточкой по коже вверх ползёт. Вот и запястье уже миновала, по венам вверх тянется. Дурное предчувствие родилось внутри. Ведьмино проклятье неумолимо набирает силу. Узнать надобно, чем его прокляли, а иначе и года, отмеренного Смертью, может не протянуть. А ему год этот нужен, каждый рассвет теперича на счету. Но некогда об этом думать. Сейчас на деле надобно сосредоточиться. Мысли о сереброволосой панне лишь мешать ему будут, отвлекать. Она всего лишь женщина. И беда, что с ней случилась – не его дело. Он найдёт виновного, накажет. Но более его это касаться не будет. У неё своя дорога. У него – своя. И что бы Смерть про путь их общий ни глаголил – пустое всё. А то, что жизнь свою на её обменял – так атаманы долго не живут. Всё равно когда-нибудь пришлось бы в Мёртвое царство собираться. Отныне не будет он обо всём этом думать. Его цель – со странностями на хуторе разобраться, насильника найти. И ничего сверх этого. Он лишь атаман. А судьба атаманов с рождения предрешена. Лютовид ухмыльнулся. В одном Смерть прав всё же был. Здорово его панна приложила, видать. Вон как старается о ней не думать. О своём долге поминутно сам себе напоминает. Что он, женщин до неё не видал, что ль? Видал. Так от чего же теперь о ней одной все мысли? Лютовид вновь невесело ухмыльнулся. Женщины у него давно не было – от того и на первую встреченную броситься готов.
Оказалось, что за всеми этими мыслями он и не заметил, как к околице подошёл. Мрачный стук топоров заставил отвлечься от гнетущих дум.
Подле околицы, под нелепым навесом трудились Ягин, Хотовит и Вигарт. Все трое с угрюмыми лицами кололи дрова. Завидев Лютовида, они дружно прекратили работу. Насупив брови, Хотовит пробурчал:
– Почему раньше не сказал, что скоро Дауфурнотт?
Вздёрнув брови, Лютовид оглядел высокую кучу дров.
– А я разве за календариумом
[24] следить обязан?
Хотовит обиженно вздохнул:
– Мы в этом пути совсем времени счёт потеряли. Ну ты сам подумай: хутор этот странный, ведьма жуткая. А тут ещё и Мёртвая ночь! Местные что-то совсем не спешат костры готовить.
– Да, местные здесь неторопливые, – это Ягин вставил слово.
Равнодушно пожав плечами, Лютовид кивнул Ягину:
– Тут и без тебя работа кипит. Заканчивай, пойдём ведьме капкан мастерить.
Ягин собрался возмутиться, но Лютовид лишь бросил злобный взгляд на воя, и тот покорно засобирался.
В лесу царили сумрак и совсем не летняя прохлада. Солнечный свет едва проникал сквозь кроны и узловатые сплетения ветвей над головой. Хотелось плотнее запахнуть кафтан. Всюду сновали испуганные тени. Лютовид любил лес, но море всё же больше. Лес дарил умиротворение, утешал. Водные просторы волновали и держали в напряжении. Он скучал по тем временам, когда вместе с другими атаманами путешествовал по Ледяному морю. Много месяцев они проводили в пути, пытаясь достичь берегов острова Бруюнхейн, где постигали тайны древней ворожбы. Их корабль с вырезанной умелым резчиком мордой единорога смело преодолевал и полный штиль, и лихие бури. И не счесть, сколько раз атаманы садились на вёсла, стирали руки до кровавых мозолей. А сколько боролись со стихией?! Как отчаянно снимали мачту, чтобы уберечь полосатый парус?! Море всегда было к ним безжалостно, не щадило никого. И всё же оставалось бесконечно прекрасным. Мельца напоминала Лютовиду море. Такая желанная, бурная, но недоступная. И такая же холодная к нему. Зачем он снова думает о ней? Разве не дал себе обещание позабыть об этой панне? Разве не убедил себя в том, что на её месте любая другая может быть?
