Мельца соскочила с кровати, вспомнив, как лежала здесь, пока он колдовство своё творил. В распахнутое окошко подул холодный рассветный ветер. Взяв с постели одеяло, Мельца закуталась в него и подошла к окну. Небо светлело, меняя серые одежды на голубые. Бледная, словно больная, луна постепенно исчезала. Пышные кроны тихонько шелестели, переговариваясь друг с другом. Наверное, обсуждали, какая у старосты дочь гадкая – прелюбодейка и развратница. Мельца горько усмехнулась. Ну да, много чести ей! Как будто больше делать нечего вековым дубам – о позоре её шептаться.
– …а может, и впрямь у неё встреча там была?
Мельца вздрогнула и сжалась от ужаса. Неужто деревья?! Но у громкого шёпота оказался хозяин – высокий кметь с длинным луком и колчаном за спиной. Ну вот, нафантазировала невесть чего… Так и ополоуметь недалеко! Она прижалась плечом к холодной стене и немного выглянула наружу. Такие разговоры уже и не обижали. Любопытно было даже послушать, что вои господаревы о ней говорят. За лучником, кажется, Ягином, показался и собеседник его. Мельца сильнее сжала в пальцах одеяло. Проклятый атаман. Днём он другим совершенно был – волосы причёсаны, кафтан на все пуговицы застёгнут, до подбородка. На губах – насмешка, а в глазах – серебро. Сейчас же будто другой человек его заменил. Волнистые пряди спутались, словно ветер трепал, или он сам руку в них запускал и ерошил. Кафтан снял, чёрная рубаха измята вся. Рукава по локти закатаны. Идёт не спеша, расслабленно. Будто и не он её от Злотичны оттаскивал. Мельца затаилась. И почти у окошка её остановились – как тут не подслушать?
– Не верь всему, что люди тут говорят. – Голос у него чуть-чуть хриплый, но глубокий, удивительный, будто змей шипит…
Мельца вспомнила свой сон, и отчего-то стыдно ей сделалось. Но от окна не отошла, заставив себя стоять и слушать.
– Ну ты сам посуди.
Лучник Ягин хмурился и отчаянно размахивал руками. Мельце его хорошо видно было, а вот атаман спиной стоял. Никак не разглядеть, что там у него на лице.
– Свадьба у неё на носу, значит. С этим, с судьёй ихним. Мужик уже полвека прожил. Да и видали мы его – не красавец. А девки они ж все как одна – хоть порченые, хоть не порченые, кого помоложе да покрасивше хотят. А у них тут по соседству ещё один хутор стоит. Мне Антип рассказывал – он там с кем-то торгует, и сеструха Мельцина там живёт. Забыл, как звать. Так вот она там с кем-то могла и свести знакомство! А перед свадьбой ну и поразвлечься с молодым.
– Не был бы ты дружинным, Ягин, я б тебя уже на ремни порезал. Медленно.
От холода и угрозы в голосе атамана Мельце страшно стало. Ягин тоже побледнел и даже на шаг отступил. Наверное, мог ворожейник исполнить то, о чём говорил.
– Да ладно! Чего ты? Я ж то… Просто предположил… И вообще! Всю ночь провозились. Я спать хочу. Эх, девку бы мне сейчас под бок. Только все они тут какие-то малохольные. Ещё жениться потащат. – Он напряжённо хохотнул, но атаман не ответил. – Хорошо вам, атаманам! Ни баба вам не нужна, ни постель тёплая! Что за люди? – Он покачал головой и ещё немного попятился. Точь-в-точь рак. Мельце аж смешно стало. – Всё, спать пойду. И ты бы шёл. Следующей ночью ведь опять не поспим.
Он так быстро ринулся прочь от атамана, что сшиб горшок с цветком и едва не уткнулся носом в землю. Мельца не сдержалась и прыснула. Атаман тут же развернулся и вскинул голову. Его взгляд прямо в неё уткнулся, как сабля острая. А Мельца к полу приросла, шагу ступить не может, и взгляд отвести тоже. Какой же он странный, этот ворожейник… Глаза сердитые, уставшие. Вокруг них морщинки злые. Брови – птичьи крылья – нахмурены. Она даже не сразу поняла, что с ним не так. А когда разглядела, удивлённо выдохнула. Всё лицо его иссечено было: длинные глубокие раны разрезали лоб, нос, щёку уродовали, и на губе кровавый сгусток алел, в бороде терялся. Кто ж его так?
Что-то вдруг случилось. Может, взгляд её изменился, или ещё что, но атаман вдруг вздрогнул, как от боли, отвернулся и быстро зашагал прочь.
Наверное, ей сегодня суждено подслушивать чужие разговоры. Причём те, в которых говорят о ней. И не самые приятные вещи. Одевшись, Мельца спустилась вниз – готовить завтрак да делами домашними заниматься. Коль не выгнал отец пока из дому, так и нечего прохлаждаться. Тело её было здорово и сил полно, а что с душой происходило… Так то никого не волновало. Да и сама Мельца надеялась, что привычная скучная жизнь поможет ей забыться, хоть немножко отвлечёт от того, что внутри творилось. Но как забыть, если все вокруг только и делают, что напоминают? Едва она к кухне подошла, как вновь заслышала обрывок разговора. И снова о ней речь вели. Сначала уйти подумала, но она ведь имеет право знать!
– Ты прости, Багумил, но со свадьбой пока обождать придётся, – Бергрун, жених её, говорил.
– Чего ты ждать-то собрался?! Вон уже, дождались! – Отец сердился и не сдерживал свой гнев даже перед судьёй.
– Послушай… Я её и порченую взять готов, я же не отказываюсь! Ну а вдруг она от любовника понесла? Я, как ты, чужого растить не хочу. Мне уверенным надо быть.
Тяжёлый вздох отца был слышен даже притаившейся у входа Мельце.
– Давай месяцок-другой обождём? А там всё и видно будет. Грас её, ежель чего, проверит. Коли обрюхатил полюбовничек её, Грас же и зелье какое-нибудь подсобит. Аже
[28] свезло, и дитя нет, то…
– Да… Да, ты прав, конечно… – Скрипнула лавка, и послышались быстрые шаги. Три шага, остановка. Три шага, остановка.
Не иначе, отец по кухне мечется, думает, как бы дочурку удачнее с рук сбыть.
– Только бы поздно не было. Вдруг опять что болтать начнут? Или ещё куда попрётся? Бабы же дуры. Век гадай, что у них в голове, а не разгадаешь! Вот где она его нашла, скажи мне! Где отыскала? Да на неё мужики никогда и не смотрели, даже чужие.
– Дело молодое… Мобыть, заезжий кто…
– Ох, не знаю, Бергрун. Не знаю…
– Да не волнуйся ты так. Всё сладится. Мне жена нужна. Наследник. Кому я всё нажитое оставлю, а? У тебя вон Багрянка есть. Внучка скоро тебе родит. А у меня – никого. И девок, как на зло, подходящих нет! Одна мелюзга! Они пока до женидьбы дорастут, я уж и помру. А твоя-то – есть на что поглядеть да за что подержаться! Ростом, правда, не вышла… Но лицом недурна. Да и я по молодости ничего был! Дети, авось, красивые уродятся.
– Тут ты прав, конечно… Но вот не ждал я такого, Бергрун, не ждал! Ну с кем она спутаться могла?! Уж лучше б ты её до свадьбы! А то нашла ведь перед кем ноги раздвинуть, дрянь хитрая. И главное, молчаливая такая, тихая. Ни в жисть бы не подумал, что она…
– Кончай убиваться, Багумил, в самом-то деле! Ну ты что?! Баба как баба. Они все такие. Ничего. Сейчас обождём, а там уж… У меня она избавится от привычки бегать по любовникам. Быстро плёткой отучу.
– Правильно! С ними только так…
Ступая на цыпочках, Мельца тихонько отошла от кухни. Приподняв истрёпанный подол, она осторожно поднималась по лестнице обратно в комнату, стараясь, чтобы не скрипнула ни одна ступенька. Закушенная губа почему-то оказалась солёной. И лицо странно стянуло. Мельца отпустила подол и коснулась пальцем щеки – мокрой-мокрой и тёплой. Да ведь она плачет! Надо же, и сама не заметила… Без сил опершись о стену, Мельца не сдержалась и всхлипнула. Потом ещё раз. Как же больно! Она уж думала, ничего её достать не сможет, да, видать, ошиблась. Она ведь и на свадьбу согласна была… Ну и что, что старый? Подумаешь, некрасивый? Зато дом свой, большой, богатый. Мельца бы его в чистоте содержала, в уюте. Не любит судью, ну так и ничего. Детишек бы родила, их бы и любила. И славное бы житьё у них наладилось. Главное, ведь что – уважение и понимание. А то, что без любви, так многие без неё живут. Вот какую жизнь она себе придумала. На всё готова была, лишь бы из отцовского дома вырваться. Не заметила, каков Бергрун. Не поняла, зачем нужна ему, с чего он вдруг жениться на ней надумал. Мельца ещё раз всхлипнула и уткнулась лицом в колени, чтобы заглушить свои глупые рыдания. Идти к себе она не в силах была. И остановить слёзы не могла. Как и прежде, хотелось волком раненым завыть. Кричать, голос срывая. Чтобы вся боль из неё вышла.
