– Масло и ванна готовы, госпожа Угла.
Тихий ласковый голосок служанки заставил Ольшану очнуться от грез. Смуглокожая Вила с любопытством поглядывала то на тетушку, то на нее.
– Вот и чудесно! – Пани бросила ножницы на стол и хлопнула в ладоши. – Ванна и теплые растирания – лучший рецепт от всех хворей. Особенно в такую погоду. – Она потыкала пальцем в дождливый пейзаж за спиной. – И ты должна попробовать! Тело ныть перестанет, кожа – как шелк будет. Чтобы атаман ни на кого, кроме тебя, даже взглянуть не мог!
Ольшана раздраженно бросила пест на стол.
– Я обязательно попробую и ванну, и растирания, если вы прекратите говорить об атамане.
Тетушка довольно улыбнулась, в глазах сверкнула хитринка. Придерживая подол и что-то тихонько напевая себе под нос, пани покинула оранжерею.
День тянулся бесконечно. Все словно мешало исполнению ее замысла. Сначала тетушка вознамерилась выбрать им одежды для предстоящего праздника и заставила Ольшану перемерить половину гардероба. В конце концов она решила, что подходящего платья нет, и послала за портнихой. Еще несколько часов было потрачено на обсуждение фасона, ткани и украшений. Ольшане волком хотелось взвыть – казалось, это никогда не прекратится. Да еще и разговор опять про нового атамана зашел. Тетушка и портниха, пани Василка, наперебой спорили, каким он окажется. Каждое слово острым ножом резало сердце Ольшаны на части. Она желала, чтобы к ним вообще никакой атаман не приезжал, ведь знала, что не удержится – а постарается вызнать все о Нем. Гнев, злость, обида маленьким ураганом кружили внутри. Ей хотелось расшвырять в стороны образцы тканей, ленты, пуговицы, выкройки, а потом сесть и заплакать посреди всего этого хаоса. Каждый день она запрещала себе думать о нем. Но, по привычке просыпаясь вместе с брезгом
28, вспоминала Его. Первой мыслью было: как Он? Жив ли? Здоров? Думает ли о ней? Вспоминает хоть иногда? Или же нашел себе другую? Кто греет его постель? Кто упивается теплом его рук? Кто плавится под жаром его кожи?
Ольшана никогда не чувствовала столь лютой ненависти. Но когда думала о женщине, с которой он сейчас мог быть, так сердце на части рвалось. Она и его начинала ненавидеть – за то, что не пришел, когда звала, за то, что не забрал с собой. И соперницу – за то, что заняла место, которое должно было принадлежать Ольшане! А может, и не одна панна ласкает его по ночам? Может, каждый день новая? А то и вовсе несколько…
Эти мысли лишали разума. Ольшана изводила себя страхами и догадками, не в силах избавиться от привязанности к нему. Единственным утешением, единственным ее сокровищем и напоминанием был перстень с черным камнем. Иногда тонкий змей отпускал адамант, раскручивал свои кольца и вольготно скользил то по рукам Ольшаны, то по кровати. Она освобождала серебристого охранителя, который спас ее однажды, и любовалась на то, как таинственно блестят его позвонки и острые ребра. Змей любил сворачиваться колечком у нее на груди, прямо напротив сердца, и неподвижно лежать. Ольшане же казалось, что это пальцы атамана невесомо прикасаются к ее коже. Но вскоре серебряный аспид занимал свое место вокруг адаманта, и опять приходило одиночество.
Потому сейчас, слушая болтовню двух пане о долгожданном ворожейнике, Ольшана едва не срывалась на крик.
Наконец ее отпустили. Еще час пришлось лежать в теплой ванне и принимать такую непривычную заботу трех служанок, а потом сильные руки Вилы долго покрывали ее кожу ароматными теплыми маслами и растирали спину, руки и ноги, много лет не знавшие покоя и отдыха. Прислужница уверенно, но осторожно массировала спину, тихонько трещали свечи, запахи вишни и шалфея развивались по спальне. Она любила, как пахнет вишня. Но с недавних пор аромат шалфея кружил ей голову. Так пах Он… А еще кедром и новой кожей… Но и аромата шалфея ей было достаточно. Она представляла, что он где-то рядом. Пусть смотрит, пусть видит, что она больше не жалкая служанка, не позор отца, не та, кого каждый безнаказанно мог шлюхой называть. Она теперь госпожа. Пусть не по праву рождения, но благодаря доброте людской. И защитники у нее теперь есть. И к слугам она относится уважительно – не так, как относились к ней, хоть и вовсе не была она служанкой. Вот смотри, атаман, какой она стала!..
– Госпожа, я сделала вам больно? – Тихий встревоженный голосок Вилы прошелестел прямо над ухом.
Лежа на животе, Ольшана неловко подняла руку и утерла нечаянную слезинку.
– Нет, просто на пламя засмотрелась…
Вила вернулась к своему занятию. Теплые ладони вновь заскользили по спине, рукам, разминая уставшие мышцы. А Ольшана незаметно для себя провалилась в сон.
* * *
Она проснулась еще до рассвета. С неясным ощущением тревоги и чувством, что забыла о чем-то важном. За окном спальни темно-серое небо грозно нависало над холмами, а стекла то и дело дребезжали от ветра. И даже здесь, в уютном тепле комнаты, был слышен шум морского прибоя. Прибой… берег… таинственные холмы, над которыми в грозу беснуются в пляске молнии, а в хорошую погоду летают маленькие огоньки… Ольшана подскочила в постели и коснулась босыми ногами холодных деревяшек пола. Она ведь задумывала совершить свое рисковое путешествие в мрачный особняк. Сон сбежал тут же, оставив Ольшану наедине со своей опасной затеей. На цыпочках подбежав к окну, она прижалась лбом к ледяному стеклу. Волны ударялись о берег, об острые камни, врезающиеся в морскую зыбь. Водяная пыль висела в воздухе, серебрилась, будто иней, и оседала на брошенный дом. Камень темнел, и казалось, что он стоит под вечным дождем.
Если не пойдет сейчас, то больше уже не осмелится. Так и будет медленно чахнуть, мечтая о несбыточном. Ольшана метнулась к фарфоровому тазу, плеснула в него воды из гладкого белого кувшина и умыла лицо. Кожа покрылась мурашками. Быстро сбросив с себя ночную рубашку, Ольшана натянула скромную сорочку, шерстяные чулки и широкую черную юбку, расшитую по подолу яркими цветами и ягодами. Юбка была так велика, что волочилась по земле и путалась в ногах, но уж очень нравилась Ольшане. Накинув на плечи плотный жакет с мягкой меховой оторочкой, она просунула ноги в башмаки на высокой грубой подошве – самая подходящая обувь, чтобы бродить по влажной траве холмов.
Стараясь не шуметь, Ольшана заперла комнату на замок. Она заранее продела тонкую ленту через ключ, и теперь оставалось лишь крепко обернуть ее вокруг запястья и завязать, чтобы не потерялся. Так сотникова жена в детстве научила, когда присматривала за ней. «Если повесить на шею, то можно потерять и не заметить, – говорила она. – А если на ленточку ключик да на запястье, то он всегда перед глазами будет. И украшение красивое». Теперь у нее много разных украшений, богатых, с камнями самоцветными, а ключик все равно милее их будет.
Тихонько Ольшана пробралась на кухню, а оттуда выскользнула наружу, прямиком в поникший сад, окутанный влагой и инеем. Земля под ногами противно чавкала, но звучало это знакомо и привычно. Все вокруг было пронизано тайной. И заиндевевшие травы, и соленый воздух, и легкая туманная дымка. Холод, как искусный тать, пробирался под одежду, чтобы гладить кожу озябшими ладонями. Ольшана споро двигалась в сторону Старых пещер, где, по сплетням местных, обитали души утопленников и неприкаянные призраки. Она ни разу не встречала ни одного. Может, сейчас повезет? Такой брязг, как этот, лучше всего подходит для их дикой пляски на берегу.
