Это сумасшествие… Да что же с ним такое?! Резкая боль в ладони немного отрезвила. Ещё одно проклятье, про которое он и позабыть успел. Лютовид сел и принялся разматывать грязную тряпицу. Рассвет потихоньку выползал из своего укрытия, нехотя и немного трусливо прогоняя ночь. Но бледного света вполне хватило на то, чтобы разглядеть ладонь. Два прокола затянулись багровой коркой. Вены почернели. А на коже проступил узор…
Лютовид расстегнул пуговицу на манжете и закатил рукав. От увиденного его вновь бросило в жар. Словно насмехаясь, ухнул филин. От ладони, минуя запястье и стремясь к сгибу локтя, вился чёрный, будто нарисованный углём, грубоватый рисунок. Торчащие во все стороны чешуйки брали своё начало у двух круглых ранок, изгибались волной и превращались в чётко различимую змеиную морду. Глаз и ноздрей не было, но в выделяющейся под кожей почерневшей вене легко угадывался змеиный язык. Всемилостивый Созидатель! Ведьмино проклятье укоренялось в его теле и, похоже, стремилось сократить и без того малый срок, отмеренный Смертью.
Лютовид снова замотал ладонь, чтобы скрыть проступившее на руке изображение чёрного змея. Небо немного порозовело. Кошмары убирались восвояси, напуганные грядущим рассветом. Пытаться уснуть более не имело смысла. Собравшись, он оседлал Ветра и отправился в путь. Вновь зарядил дождик, на этот раз мелкий, почти морось. Он напоминал о Мельце. О том, как она стояла под крышей, как платье липло к её фигуре, как в сумерках белело испуганное лицо. Лютовид старался гнать эти воспоминания, но они, похоже, были намного сильнее, чем его желание от них избавиться. Его тянуло к Мельце с чудовищной невероятной силой, будто они были привязаны друг к другу. И сейчас, удаляясь от хутора, он безжалостно натягивал верёвку. Вот только она не рвалась, а тугой петлёй сжималась вокруг его шеи. Ещё чуть-чуть – и послышится знакомый хруст позвонков, и от него останется лишь мёртвое тело у ног пеплицкой панны.
Во Фьянилль Лютовид прибыл на закате, едва не загнав Ветра. Дом кузнеца нашёлся почти сразу. Из кривой трубы валил густой дым, и по всей округе разносился стук молота. По двору туда-сюда сновала чумазая девчонка с тонкой косицей.
Лютовид подошёл к забору. Девчушка его сразу же заметила и, ничуть не страшась, подбежала, глядя огромными детскими глазищами.
– А вам кого? Батьку позвать? Конь охромал? – Она с любопытством рассматривала уставшего Ветра и богатую конскую упряжь.
Лютовид кивнул:
– Позови.
Девчонка скрылась в кузнице. Минуту ничего не происходило, а после показался сам кузнец. Был он огромным детиной, взмокшим от жара печи и покрытым копотью. Сначала взгляд его светился любопытством. Которое сменилось хмурой настороженностью, едва он заметил одежду Лютовида и искусную упряжь. Вместо приветствия кузнец неохотно буркнул:
– Чего надобно, путник?
– Тебя Триггви кличут?
– Ну, меня.
– Разговор к тебе есть.
Триггви с опаской глядел на нежданного гостя. Сразу было видно, что человек этот нездешний. Добротный кафтан, на все пуговицы застёгнутый, знатное оружие, а уж камни, что конское снаряжение украшали… Их продай, так весь хутор век вольготно жить будет. И смотрит гость свысока, надменно, хоть и меньше самого Триггви ростом. Что-то недоброе, опасное в пришлом кузнецу видится. И понимает Триггви, что не справиться ему со странным гостем, коли тот драку затеет. Хоть силён кузнец, а всё ж видно, что смуглый кметь сильнее. Отослав дочку от греха подальше, Триггви с опаской на мужика посмотрел, с недоверием.
– Что за разговор? Коня подковать надобно? Али оружие какое?
Он и сам знает, как глуп вопрос. Скакун хоть и устал, да видно, что не хром. А у воя две сабли по бокам – уж явно оружия ему хватает.
– Да нет, не поэтому я здесь. – Тянется пришлый к сумке седельной, открывает, богатый плащ из неё достаёт. – Вот приехал вещь твою вернуть.
Плащ этот красив. Из серебристой парчи сшит, вышивкой украшен. Триггви плащ сразу узнал. И видел он, что кметь это понял. Но решил кузнец до конца идти:
– Не моё это. Мне чужого не надо.
Ох и злющими глаза у путника сделались. Острыми, холодными. Совсем как клинки, которые Триггви куёт в своей кузнице. Алые царапины лицо мужское в жуткую маску превращают. А голос – точно змеиное шипение.
– Я всё знаю, Триггви. И о дочери твоей, и о ведьме. Черупка тебя до сих пор добрым словом поминает. – Тонкие губы его растягиваются в улыбке, и кажется, будто волк скалится.
Триггви пот холодный со лба вытирает. Помнит он отродье чёртово – вовек не забудет.
– Что ж ты, кузнец, о ведьме в столицу не доложил? Позволил ей и дальше зло творить. Это преступление… Выходит, ты – пособник ведьмин.
Только сейчас Триггви понял, кто перед ним. Проклятый атаман… Из самого Каменна.
– Не по своей я воле, пан… – Тяжело Триггви дышит, запинается. – Дочка у меня одна… Умирала она… Не очухалась бы до твоего прибытия.
Атаман странно на Триггви смотрит, задумчиво.
– Ты мне лучше скажи, кто дочь твою на ноги поставил. А я, так и быть, забуду о твоём проступке.
– Лекарь! Лекарь пришлый вылечил! – Триггви всё готов рассказать – лишь бы ни дочь, ни его не тронули. А то ж совсем сиротинкой останется. Кому она нужна будет? Загубят девчонку.
– Что за лекарь? Откуда взялся? Звать как? – Голос у атамана суровый, слова выплёвывает – что ядом жалит.
– Не знаю я… Имя спрашивал, да он не сказал. Денег ему предлагал, серебра. Но он только плащ взял. Сказал – зазнобе его понравится…
Атаман аж зубами скрипнул. Триггви и сам не понял, как так получилось, да только атаман в его волосы рукой вцепился, дёрнул вниз – кузнец чуть не свалился. Ну и силища в нём!
– Всё рассказывай!
Триггви задрожал как ребёнок, даром что здоровенный детина. Против атамана ему не выстоять. А этот дак вообще – лютый, жуткий. За дочку страшась, за себя, Триггви быстро затараторил:
– Его Багрянка привела – жинка Вальбьёрга-златаря. Сказала, что знакомец её давний, лекарь знатный, помочь сможет. Ну я и согласился. Он травки какие-то намешал, зелье сварил, доня моя и оклемалась вмиг. Я ему всё что угодно предлагал. Деньги, серебро, оружие, мож, какое. А он только плащ мой попросил. А мне жалко, что ль, доброму человеку? Вот и отдал!
Атаман выпустил Триггви. Глаза его жутко сверкнули, душу на части разрезая.
– Как он выглядел?
Триггви вспомнил спасителя. Уж больно неказист он был. Но даже перед атаманом не хотелось очернять лекаря.
– Человек как человек.
С тихим шелестом, будто змеиное тело скользило по листве, атаман вытащил длинную изогнутую саблю. Триггви успел подивиться красоте клинка и ловкости, с которой атаман достал его из ножен. Но сверкающее лезвие коснулось его шеи, и мысли вмиг трусливо разбежались.
