Споры на эту тему не угасают до сих пор. Например, в 2010 году на встрече в Нидерландской королевской академии наук (Амстердам) один биолог-теоретик охарактеризовал троих своих коллег как «лженаучных» и «явно заблуждающихся» и спросил, как столь «талантливые и честные биологи» смогли стать такими «недалекими».
Встреча была посвящена эволюции конфликта и сотрудничества. Конференция стала лишь одним из этапов спора, который разгорелся из-за работы трех ученых Гарвардского университета: математиков-биологов Мартина Новака, Корины Тарниты и Э. О. Уилсона. Месяцем ранее они опубликовали статью в журнале Nature, критикующую совокупную приспособленность.
Совокупная приспособленность критиковалась с технической и математической точек зрения, однако последствия оказались весьма серьезными. Авторы статьи утверждали, что совокупная приспособленность не имеет отношения к реальному миру, и предложили заменить ее рядом уравнений, которые могли бы предельно подробно описать эволюцию сотрудничества. По словам Новака и Тарниты, проблема заключалась в том, что вычисления, описывающие совокупную приспособленность, попросту не работали в реальном мире, потому как были основаны на ограниченном наборе условий, которые природа вовсе не соблюдала. Новак акцентировал внимание на том, что из тысяч видов насекомых дочери неизменно покидали свое гнездо несмотря на то, что были связаны друг с другом так же тесно, как и рабочие в колонии муравьев. Это говорит о том, что существует некий фактор, помимо родственного отбора, который удерживает рабочих в гнезде и стимулирует альтруистическое поведение.
Для одних биологов эта новая модель стала шагом в правильном направлении. Для других – показалась безумием. Свыше 137 ведущих биологов подписали письмо в редакцию Nature с критикой статьи Новака. В письме говорилось: «Новак и соавторы утверждают, что теория совокупной приспособленности мало пригодна для объяснения природного мира и ведет к незначительному прогрессу в объяснении эволюции эусоциальности. Мы же считаем, что их аргументы основаны на неправильном понимании эволюционной теории и искажении эмпирической литературы».
Споры вокруг группового отбора и совокупной приспособленности продолжаются и по сей день.
Интервью. Эгоистичные гены действительно объясняют особей-альтруистов
Ричард Докинз вдохновил миллионы людей своими научно-популярными книгами и в то же время получил массу критики за неоднозначные высказывания, особенно на тему религии. В 2013 году Докинз побеседовал с New Scientist о групповом отборе и поделился мыслями о том, не затмит ли его роль главного атеиста на планете существующее научное наследие. Он является заслуженным профессором эволюционной биологии в Оксфордском университете.
– Изменились ли с годами ваши стимулы и мотивация?
– Все осталось по-прежнему: любовь к истине, любовь к ясности, любовь к поэзии науки. Я враждебно настроен к альтернативам, суевериям и т. д., поскольку они подрывают образование и лишают молодых людей истинной красоты научной картины мира – в этом случае я больше волнуюсь о детях. Печально видеть, как детей ведут в мрачные и пугающие, тесные уголки средневекового суеверия.
– Одна из ваших битв велась против группового отбора – идеи, что эволюция работает через отбор признаков, приносящих пользу группам, а не генам. Вы разрушили эту парадигму, но затем она повторно возродилась.
– Под тем же названием вернулось нечто другое. Присмотритесь внимательнее – теперь групповым отбором стал называться родственный отбор. Меня это бесит, поскольку я не вижу смысла в скрытии того, что и так было ясно.
На мой взгляд, в какой-то степени за возвращением группового отбора стоял политический мотив. Социологи любят групповой отбор. Наверное, потому, что они находятся под влиянием эмоциональных оценок человеческих импульсов. Я думаю, что люди хотят видеть в альтруизме некую движущую силу. Но нет такой вещи, как движущая сила. Они хотят, чтобы альтруизм был чем-то фундаментальным, тогда как я ищу его объяснения. Эгоистичные гены на самом деле объясняют поведение альтруистичных особей, и для меня это предельно ясно.
– Какие отрасли эволюционной биологии вам наиболее интересны в последнее время?
– Я очарован тем, как молекулярная генетика смогла стать отраслью информационных технологий. Оглядываясь назад, я задаюсь вопросом, как бы все случилось, если бы естественный отбор заработал только после того, как генетика стала цифровой и высокоточной частью компьютерной науки. Другими словами, если вдруг где-то во Вселенной обнаружится другая жизнь, то сможем ли мы предсказать, что она будет обладать той же высокоточной и цифровой генетикой, что и мы?
– Как вы считаете, куда нас приведет возможность еще глубже покопаться в собственных генах?
– Самое смешное, что если взять две составляющие дарвиновской формулы – мутацию и отбор, то окажется, что мы копались в отборе у каждого известного вида, кроме нашего собственного. Мы превратили волков в пекинесов, из дикой капусты сделали цветную и совершили колоссальную революцию в сельскохозяйственной науке. И все же, за некоторыми исключениями, мы не предприняли ни одной попытки вывести человеческих пекинесов или человеческих борзых.
Теперь мутация, то есть половина дарвиновского алгоритма, становится подвластная влиянию человека. И люди задаются вопросом: а что произойдет, если немного похимичить в генах? При этом забывается, что экспериментировать с отбором мы могли начать тысячи лет назад, но почему-то этого не сделали. Возможно, то, что помешало нам изменить отбор, защитит от нас и мутации.
– Верите ли вы в генетическую основу для иррациональности?
– Я бы очень удивился, если бы не нашлось генетической подоплеки для психологических предрасположенностей, делающих людей уязвимыми перед религией.
Идея об иррациональности, выдвинутая мной и многими другими людьми, заключается в том, что риски, с которыми мы сталкиваемся в нашем естественном состоянии, часто исходят от таких развитых «агентов», как леопарды и змеи. Так что природные явления (например, шторм) разумнее всего приписать агенту, а не физическим силам. Это как пресловутый шорох в траве: вряд ли там прячется леопард, но если и так, то вы к нему готовы. Поэтому вполне возможно, что склонность видеть неких агентов, а не скучные природные силы, заложена в нас изначально.
Для преодоления этой ограниченности может потребоваться длительное время. Пусть нам больше и не нужно бояться леопардов, мы продолжаем наследовать инстинкты тех, кто боялся их раньше. И способность видеть что-то, чего здесь нет, может быть запрограммирована в нашем мозгу.
– Если мы – иррациональны, то одна из возможных причин нападок на вас – боязнь людей за свою природу.
– Мы признаем, что люди иррациональны по классическим дарвиновским причинам. Но я не думаю, что нам стоит быть настолько пессимистичными, чтобы верить, будто мы вечно обречены на иррациональность.
– Вы бы хотели, чтобы вас запомнили за объяснение науки или нападки на религию?
