Я обычно женщинам не хамлю, в худшем случае игнорирую, но эту остро захотелось послать на хер. И не только потому, что у нее на лбу написано, что она одна из тех человеческих особей, вечно распускающих и смакующих всякие слухи погрязнее и побредовее. И не из-за вожделения напополам с меркантильностью, загоревшихся в ее щедро накрашенных зенках после оценки моего экстерьера и предположительной состоятельности. Такое в порядке вещей. Нет, меня задел едва уловимый для обычного слуха налет презрительности и превосходства, с каким она произнесла имя моей кукляшки, будто она ее ровней себе не считает. А такое позволено исключительно мне.
Сразу вспомнился едкий флюид раздражения в общем сладком, уносящем мою крышу с места до ста за один вдох аромате возбуждения Аяны. Именно он, этот запах моментально взорвавшегося в проклятой девчонке желания, снес начисто половину моего разума, способную отвечать за условности, навязанные цивилизацией в отношениях между мужчиной и женщиной. Такие как предварительный флирт, необходимость соблазнения или хоть иллюзорная видимость соблюдения и уважения чужих границ и прочей ерунды. Конечно, после первого нашего беспредельного с моей стороны раза было почти неуместно вспоминать о таком, но все-таки у меня же был некий план перевести контакты с Аяной на рельсы относительной адекватности, присущей двум взрослым современным людям. Ладно, в основном поиграть в него, не забывая при этом, что она для меня лишь временное острое помешательство, забавная заводящая шарада. Однако я не собирался опять пугать, принуждать, нагибать. Хорошо, не сразу. Правила были придуманы другие. Насилие и давление — лишь как последний аргумент в том случае, если она окажется совсем уж упрямой и не способной покориться диктату своей плоти и учуять очевидной выгоды от горизонтальной дружбы со мной.
Но этот сумасшедший аромат… он все разнес начисто. Вмазал в башку, как упавший с черт-те какого этажа кирпич. Захлестнул удавкой горло. Наполнил рот фантомным вкусом ее влаги. Превратил мою похоть из беспрерывно нудящей, как больной зуб, что не унять насовсем никаким анальгетиком, в удушающе-безумную. Отменил все надуманные игрища, оставив лишь свирепую нужду поиметь ее немедленно.
Моя адская кукла-мука выскочила из служебного помещения буквально через минуту после того, как вошла, натягивая на ходу куртку цвета хаки и цепляя на плечо мешковатый рюкзак. Огромные глазища сужены до тонких щелей, ноздри изящного носа ходуном ходят, губы, что сожрать хочу, сжаты в белую линию, вся ссутулена и взъерошена. Зла явно до невозможности, и у меня от этого свело в паху все до тягучего спазма, аж поясницу гнуть начало. Сейчас бы лицом к стене развернуть, вот такую пыхтящую от бешенства, и уже через считанные секунды услышать стоны удовольствия. Сколько ты продержишься, мультяха? Минуту? Меньше?
Я сдернул широкую лямку с ее торчащего даже сквозь слои ткани плеча, заработав яростный взгляд, и нагло ухмыльнулся в ответ.
— Вот так, правильно, де-во-чка, — поддразнил ее и указал жестом на ближайший к моей машине выход. — На меня смотри, а не в пол.
— Зачем ты это делаешь? — процедила она сквозь зубы.
Потому что ты, мелкая зараза, мне кишки узлом завязала и мозги своротила. Потому что заколебался дрочить, представляя тебя, какой уже была подо мной и еще обязательно будешь. Потому что извести тебя из себя, как чертову отраву, хочу, да что-то пока никакие противоядия не срабатывают, так что стану травиться тобой и дальше. Потому что хочу тебя, хочу до одурения, до пальцев скрюченных, до сраного постоянного выпадения из реальности в фантазии, невзирая на время и место.
— Затем что могу? — продолжая ухмыляться, ответил ей.
«Урод», — еле слышно прошептала Аяна, и за это я тут же мысленно отодрал ее прямо на ближайшем поддоне с товаром, что мы миновали. На четвереньках. Заставляя выгибаться в спине до предела. Засаживая по самые яйца. И только пока мысленно. Скоро все будет.
Открыв заднюю дверь, закинул ее рюкзак и распахнул переднюю пассажирскую, приглашая сесть с подначивающе-радушным склонением головы. Но она затопталась в шаге от тачки, словно в последний момент все же сочла мысль о бегстве наилучшей. Дурочка, ты сегодня уедешь отсюда со мной, пусть хоть камнепад, хоть огонь небесный приключатся. Вообще без вариантов.
— Ты говорил, что тот раз будет единственным! — выпалила она, сжигая меня своими глазищами, погибельными омутами.
— Неужели? — нагло осклабился я в ответ. — А ты точно все хорошо запомнила из сказанного и произошедшего той ночью?
Ее зрачки резко расширились, Аяна прикусила нижнюю губу, слишком очевидно давя судорожный вздох, а меня накрыло новой волной выбивающего из-под моих ног почву, а из головы последний контроль аромата. Твою мать! Где взять силы не взять… прямо здесь, на этой парковке?!
— Все!
— А я вот в этом сомневаюсь. Я сказал, что отпущу тебя и твоих дружков в этот конкретный раз после того, как ты покажешь себя послушной паинькой, а не то, что тот раз у нас будет единственным.
Ладно, я откровенно перекручивал, и именно единичный случай тогда и подразумевался изначально, но кто же знал, что все так усугубится для меня. Не фиг было вот так меня зацеплять, мультяха, пусть ты на самом деле ни хрена для этого нарочно и не сделала. Но тут закон жизни: кто сильнее, тот и берет что возжелается. Цитируя классика: «Ты виноват лишь в том, что хочется мне кушать».
— Брехун! — возмущенно огрызнулась Аяна, все еще продолжая топтаться на месте и упрямо сжимать свои смехотворные кулаки, как если бы раздумывала мне врезать. Давай, бросься на меня, спровоцируй.
— Считаю, что милой девушке больше подойдет нечто вроде «коварный лжец», — поправил, прекрасно понимая, что довожу. Вот только кого больше: ее или себя?
— Мне по хрену что ты там считаешь, — повысила она еще голос. — И трахаться с тобой я не хочу, потому что это противн…
Дозвучать этой пламенной речи я не дал, молниеносно метнувшись вперед и схватив ее за тоненькое запястье. Стремительно, но стараясь не причинить боли, дернул на себя, одновременно разворачивая и наваливаясь, вдавливая в металлический бок авто. Опережая испуганный вскрик, зажал ладонью рот и беспардонно вклинил свое бедро между ее ног, и как бы она там ни трепыхалась, но они податливо разошлись под моим натиском, позволяя практически усадить на себя. Даже сквозь ткань меня ошпарило жаром ее промежности, а атака вожделенного запаха едва не подрубила колени. Сжав зубы до хруста, я запретил себе утыкаться носом в изгиб ее шеи, касаться губами кожи даже мимолетно, или быть моей мультяхе отодранной без всяких церемоний немедленно. А я хочу еще помучить-помучиться, посмаковать-попредвкушать, а потом оторваться по полной. Поэтому удерживал ее так до тех пор, пока она не прекратила вырываться, смиряясь с неоспоримой силой собственной потребности во мне, и не обвисла почти бессильно, подрагивая, всхлипывая и сопя.
— Вот так, моя куколка, — прошептал у ее уха, заставляя дрожать сильнее. — Как я и сказал, врать ты мне не можешь. Трахаться ты со мной хочешь, да еще как. Смирись и прими это.
