После таких приключений до оценок в аттестате никому из музыкантов не было дела. Всей командой они уже решили поступать в строительный техникум. Там имелась аппаратура — несколько усилителей и кое-какие инструменты. Это и определило выбор согруппников. Кроме того, в техникуме преподавала мама Шахрина, Майя Евгеньевна, которая знала этих абитуриентов как облупленных. Вступительный экзамен свёлся к тихой беседе на семейные темы, после чего Шахрин, Бегунов, и Денисов стали студентами.
Главным занятием и в техникуме для них оставалась музыка. Свою новую группу первокурсники назвали «Пятна», или, если попонтовей, «Spots». Попавшую в их руки аппаратуру парни несколько усовершенствовали, внеся небольшие изменения в её дизайн. Им почему-то не понравился усилитель «Электрон-10», стоявший на аккуратных ножках, «как какое-то трюмо». Бедный усилитель перевернули вверх дном и отбили ему все четыре ноги, причём сделали это с особым цинизмом. Орудием экзекуции служила электрогитара «Урал», которой с размаха лупили по несчастным конечностям. Гитара при этом ничуть не пострадала, за что и была через десять лет воспета в песне «Чайфа» «Реклама».
«Носили мы тогда затёртые джинсы, волосы — во! — по пояс, а у Бегунова — штаны „Big John“ с вызывающе огромными пуговицами поверх ширинки, — вспоминал Шахрин. — В техникуме нам пришлось конкурировать с группой „Полдвенадцатого“, которая один в один снимала „Deep Purple“, поэтому там принималась только западная музыка. Мы, конечно, тоже подражали, но не нота в ноту, мы стремились передать дух той музыки, которая нам нравилась. Но получилось у нас это не сразу. Когда мы первый раз вышли на танцы со своей программой, то поняли, что надо что-то добавить, рок-н-ролльчика не хватает. И тут за дело взялся Бегунов, сказав: „Ну мы им покажем буги-вуги!..“» И показали. Выбрали десяток лучших по общегрупповому мнению песен, тщательно отрепетировали их и стали усиленно бомбить своим репертуаром танцующих будущих строителей. Авторы этих «запятнанных» хитов свои произведения вряд ли узнали бы — часть текста по незнанию английского пелась по-птичьи. Но звучали они так уверенно, что публика невольно попадала под обаяние напористых первокурсников.
В перенасыщенном музыкой техникуме имелся ещё и традиционный вокально-инструментальный ансамбль с двумя девочками-вокалистками. Они знали ноты, музыку раскладывали по голосам. Все репетиции проходили на одной и той же сцене клуба, и контраст с «Пятнами», которые нестройно пели на тарабарском языке, был полный. Но однажды Шахрин случайно услышал, как худрук ВИА воспитывает свой коллектив: «Эти два волосатика, Шахрин с Бегуновым, они же играть не умеют, нот не знают, поют хрень какую-то на тарабарщине. Зато настолько уверены, будто они „Led Zeppelin“, что люди в зале им верят, и всё». Так он повышал самооценку своего ансамбля, приводя в пример двух уверенных в себе волосатых наглецов, которые прямо-таки заставляли публику на танцах поверить, что ждала она именно их.
Неудивительно, что при подобном раскладе «Пятна» быстро сделались самой популярной группой техникума со всеми полагающимися атрибутами: обожанием девушек, непониманием со стороны старшего поколения и творческими проблемами. Последние заключались в том, что Денисов из техникума ушёл и петь пришлось Шахрину. Менялся и репертуар. В нём становилось меньше «фирмы» и больше собственных песен. Кстати, ещё тогда в исполнении Шахрина — Бегунова со сцены зазвучало нечто на тему экологии:
Вместо синих анюток — камни,
Вместо шири полей — дома,
И давно утонули в памяти
Рощи шум и запев скворца…
…Я хочу на простор, в ковыль…
Музыку для этого хита написал Бегунов, он же его исполнял, а слова сочинил однокурсник «пятен» Роберт Газизулин, автор текста будущей песни «Чайфа» «Блюз ночного дворника». Но сочинительским талантам других членов группы трудно было развернуться. Главным автором и однозначным лидером на глазах становился Шахрин.
Его вдохновению было чем питаться. Как раз в это время Володя познакомился со своей будущей женой. Он учился на строителя, а Лена — на архитектора. «Был такой совмещённый почему-то урок физкультуры у двух групп, — вспоминал герой техникумовского рок-н-ролла. — В одном углу мы, мальчики-строители, занимались высокоинтеллектуальным делом — прыгали через козла, а в другом углу девочки-архитекторы ходили по бревну. Я увидел её, делающую какие-то па на бревне, и это меня сразило. Этим же вечером я приплелся в общагу знакомиться».
Даже через двадцать лет лидер «Чайфа» будет рассказывать журналистам об «адской мини-юбке, бесподобных красных колготках под ней и лучших ногах техникума», а в середине 1990-х в песне «17 лет», посвящённой своей жене, упомянет ту самую «дерзкую мини-юбку», лишившую его покоя в годы учёбы.
Роман протекал бурно. Если Вова с Леной ссорились, то об этом знала вся общага — кавалер то пел серенады под окном комнаты 517, то под тем же окном грозился застрелиться, для убедительности пуляя вверх из стартового пистолета. Зимой он съездил в Курган познакомиться с Лениной мамой и пообещал сделать её дочь счастливой. Летом влюблённые на заработанные Вовой 200 рублей отдохнули в Феодосии, где снимали комнату, выдавая себя за молодожёнов.
Осенью 1978-го оба Вовы в один день ушли в армию. Пока поезд неделю тащился до места службы в Хабаровском крае, призывник Шахрин, лёжа на третьей полке, исписал толстую тетрадь стихами о разлуке с любимой. Лена до сих пор хранит этот «венок сонетов» в укромном месте, боится, что, если показать их мужу, тот их безжалостно выкинет.
В Хабаровске после двух месяцев учебки Вов разделили. Бегунова через всю страну отправили в Ленинград учиться вертолётному делу, а Шахрин чуть не двинулся по музыкальной части. Перед «распределением» к нему подошёл прапорщик из местных, знавший, что Вова умеет на гитаре играть, сказал, что он уже обо всём договорился и что осталось только рядовому Шахрину заявить о своей мечте служить в оркестре. То ли этот прапор не с тем договорился, то ли не о том, но когда рядовой Шахрин изъявил желание, полковник-распределитель побагровел и с криком «Ты что, сукин сын, на дуде сюда приехал играть?!» законопатил его на самую дальнюю заставу.
На Большом Уссурийском острове Шахрин прослужил почти полгода. Ходил в наряды, часами лежал в сугробах, греясь о верную собаку Тумана. Изо всех сил пытался поймать китайских шпионов, но попадались только ошалевшие после зимней спячки еноты, сдуру дёргавшие сигнальные провода. В свободное время Шахрин пел песни под гитару для сослуживцев. Когда на заставу заехал ансамбль песни и пляски округа, командир гордо похвастался, что у него есть свой артист, не хуже пришлых. Зря. Через неделю пришёл приказ о переводе артиста в Хабаровск, в тот самый ансамбль.
От судьбы не уйдёшь — Шахрин стал петь в хоре. Не только петь, но и фактически им командовать — офицеры и сверхсрочники появлялись в расположении хора на 2–3 часа, в остальное время репетиции проводил голосистый рядовой: «В армейском хоре мы не пели, а главным образом орали. Это была замечательная школа — теперь, даже если аппаратура на сцене накроется, я смогу донести каждое слово до последнего ряда зала». В ансамбле Шахрин познакомился с земляком-сверхсрочником старшиной Валерой Севериным. Тот играл в оркестре на кларнете. Скоро в той же казарме, но на другом этаже появился ещё один уралец — Бегунов: рачительное командование опять-таки через всю страну вернуло его на Дальний Восток.
