– Даа, – протянул Роберт, – пусть сами решают.
– Скажи, Роберт, – Пожарэн прищурил один глаз, – а если, наоборот, он позовет ее с собой. На Руси она будет боярыней. Удел у него не хуже твойво. Да старики у ейво там живут. Он их не бросит. Так что, пусть-ка она с нами собирается. Мы ее в обиду не дадим. Да и Роман кого хошь успокоит.
Роберт почесал голову.
– А… – махнул он рукой, – пущай сами решают, – и добавил: – Че-то граф Кобылье долго не возвращается.
– Думаешь, что-то случилось? – быстро спросил Пожарэн.
Роберт пожал плечами:
– Подождем пару дней, не будет – поедем на помощь.
На помощь ехать не пришлось. Он появился на другой день. Все сразу обратили внимание на его весьма печальный вид.
– Что случилось? – С этим вопросом все бросились к нему, едва тот спрыгнул с коня.
– А… – горестно махнул он рукой, – похоронил брата.
Дав ему с дороги передохнуть, все собрались в зале, чтобы послушать об этом трагическом происшествии.
– Приехав на место, – начал он рассказывать, – я нашел Руссингена в темнице, куда он был брошен по приказу Вернера, который обвинил его в измене. Я должен сказать, что если бы он не задержал тевтонцев у ворот, те бы перестреляли нас из своих арболетов. Разъяренные, что он помешал им это сделать, они накинулись на него, как звери. Кто-то даже всадил ему в бок нож. И вот истекающего кровью брата бросили в темницу и никто к нему столько дней не подходил. Когда я появился там, он попытался подняться, но силы оставили его. Когда пришел в себя, я увидел его, каким он был счастливым и только повторял: «Брат, мы опять вместе». Сколько я не боролся за его жизнь, мотаясь по округу в поисках лекарей, но и те не могли ничего сделать. Помощь пришла слишком поздно. Он умер на моих руках. Я… я требую немедленного суда над Вернером, убийцей моего брата.
Присутствующие переглянулись.
– Что? Что? – заволновался Кобылье.
К нему подошел Пожарэн. Положив на его плечо руку, заговорил:
– Мы все разделяем твое горе. Нет ничего печальнее и страшней, как потерять близкого тебе человека. Прими, дорогой Андрей, от всех нас слова глубокого сочувствия, мы разделяем с тобой твое горе.
– Благодарен вам всем, мои други, – ответил он.
– Но я должен сказать тебе, мой друг, что никакого суда над Вернером не будет.
– Почему? – вскочил Кобылье.
– Потому, – ответил Пожарэн, рукой усаживая его, – что ему удалось бежать!
– Ах, мерзавец. Но я найду его. Он мне за все ответит.
Все не знали, что делать: сказать правду и пока оставить так это дело. Пожарэн оглядел всех присутствующих. Их лица выражали скорбь и какую-то благостную неуверенность.
– Я думаю, друзья мои, что Андрей Кобыла настоящий русский мужик, который не боится правды.
Кобылье поднял голову и как-то тревожно стал смотреть на Пожарэна.
– Да, правда. Дело в том, Андрей, что мы… я решил его отпустить.
– Отпустить?! – опять вскочил тот.
– Сядь и послушай…
И он начал рассказ, который услышала от него Изабелла. Когда Пожарэн закончил и с тревогой в глазах посмотрел на Кобылье, тот поднялся и протянул ему руку:
– Ты, Андрей, истинный друг, спасибо тебе. И как бы мне не горестно было, не скрою, слышать это, но я полюбил свою новую родину, готов жизнь отдать за нее. Ты поступил верно. И я бы на твоем месте поступил так, – проговорив, он обнял Пожарэна, и они троекратно расцеловались.
Какими глазами смотрел на него Роман! Бланка скосила на него глаза, сердце ее екнуло. Поднялся Роберт:
– Друзья мои, предлагаю, как это по вашему, – он посмотрел на Пожарэна, – едальня?
Тот улыбнулся:
– Как бы не называли, лишь бы наливали.
– Тогда пошли помянем душу раба божьего.
Столы были накрыты. Когда уселись, Роберт опять посмотрел на Пожарэна. Тот понял его взгляд, взял наполненный кубок, поднялся:
– Помяни, Господи, во царствие Твоем представившегося раба твойво Руссингена. Спи, раб божий, спокойно! Да будет ему земля пухом!
Он осушил кубок. Все молча последовали за ним.
После обеда, когда кое-кто уже собирался подняться, Роберт попросил задержаться. Все поняли, что он хочет что-то сказать.
– Друзья мои, – заговорил он, – мой долг перед королем быть подле него. Тем более в такое беспокойное время. Поэтому мне, конечно, и… – он посмотрел на Изабеллу, – пора отправляться в Париж. Сейчас там зима. Холодно! Поэтому я предлагаю вам, – и поочередно обошел взглядом русаков, – еще пожить здесь, в тепле.
Русаки загудели. Не все. Роман молчал.
– Кто как, – проговорил Пожарэн, – а я еду с тобой… с вами, – поправился он.
– Я тоже, – заявил Кобылье.
Роман опять промолчал.
– Ну, друзья мои, кто со мной, послезавтра в путь. Завтра – подготовка к поездке.
Все стали подниматься. Роберт искоса посмотрел на Романа. Лицо того было черным.
И вот наступил день отъезда. Когда отъезжающие вышли во двор, то увидели оседланных лошадей и две кареты. А за открытыми воротами толпились, в ожидании отъезда, мушкетеры.
– А эта колымага зачем? – спросил Кобылье у Роберта.
– Для вас, дорогие мои, – ответил тот.
– Не, я как ты, – сказал Кобылье.
Услышав их разговор, об этом заявил и Пожарэн.
– Тогда пусть стоит, – решил Роберт.
Началось прощание с дворовыми людьми. Роман не появлялся. Кобылье было ринулся, чтобы найти его, но Пожарэн, поняв, что он хочет, придержал его за локоть и покачал головой. Тот кивнул в знак согласия. Последний взгляд друзей на приютившие их стены. Изабелла из повозки помахала дворовым, и отряд тронулся в путь.
Бланка, не увидя Романа, зашла к нему в комнату. Тот ходил, как тигр в клетке. Она хотела было его успокоить и порадовать, что она… ждет ребенка! Но… сдержалась. Ей не хотелось какой-то жалостью к себе удерживать дорогого ей человека. «Пусть сам выбирает и не корит в будущем».
И вдруг он подошел к ней, упал на колени, взял ее руки и страстно стал их целовать, приговаривая: «Прости, прости меня. Я люблю тебя. Больше никто не войдет в мое сердце! Но… но я не могу… Поехали с нами…» Он поднял голову. Глаза ее были полны слез.
– Любимый, – сказала она, – я… я понимаю тебя. Не убивай себя. Иди той дорогой, которая зовет тебя.
Он рывком поднялся, прижав ее к себе.
– Прости! – проговорил он и, резко повернувшись, сорвался с места. Во дворе одиноко стоял оседланный конь. Конюх не успел отвести его в конюшню. Роман вскочил на него и, яростно нахлестывая, словно боясь, что кто-то может его остановить, помчался прочь. А в окне, махая ему на прощание рукой, стояла прекрасная, как богиня, женщина и по ее нежному личику текли крупные, горькие слезы.
