– Не могет быть! Не могет быть!
Когда прошел жар встречи, они узнали, что купец распродал товар и назавтра намечалось отплытие. Беспокоили только англичане: а вдруг появятся.
– Чаша поможет вам! – уверенно на прощание проговорил Роберт.
И вот поднимаются паруса, и корабль медленно отходит от причала. Печально машет им Роберт. И вдруг они увидели еще одного человека. Он, или она, соскочил с коня и присоединился к генералу. Попутный ветер надул паруса, и корабль весело заскользил по волнам, оставляя за собой эти расплывающиеся фигурки. Вскоре они совсем растворились в морской дымке. Прощай, Франция! Встречай, Московия!
Глава 18
– Ой! Димка! Вода холоднюща! – кричит худощавый пацан лет десяти-двенадцати, держа в тонких руках палку с концом бредня и ногой пробуя воду.
– Че трусишь, Васька? – подбегая к нему, орет Димка, вырывая из его рук бредень, и смело бросается в реку.
– Конец-то бери! – кричит он, подгребаясь одной рукой.
Васька, глядя на Димку, лезет в воду, натягивая бредень.
– Да ты глыбже, глыбже! – командует Димка. – Под кусты лезь, тама щуки стоят!
Васька старается из-за всех сил. Димка давно верховодит такими ребятами и бывает не по возрасту строг. Если выгонит, обратно не берет. А с ним хорошо. Он сам везде первый.
– Ой, – орет Васька, – зацепило.
– А ты нырни!
Тот ныряет. Выныривает, морда радостная.
– Отцепил! – орет он, а изо рта вместе со словами летят брызги.
В этот момент Димка сам уходит с головой в воду. Попал в яму. Конец бредня всплывает, за ним показывается голова предводителя.
– Держи, зараза, конец бредня! – теперь орет Васька.
Димка в три броска догоняет его и опускает в воду.
– Васька, иду на тя! Приостановись.
Димка решил, что в этом месте берег был удобный для вытаскивания бредня.
– Федька, – орет Димка, который остался на берегу, – че уши развесил, помогай.
Тот, точно подстреленный, бросается на помощь.
Улов был хорош. Пара крупных щук. Одна, правда, чуть не сбежала. Лежит как палка. Только Мишак, еще один мальчонка, пришедший с ними, к ней, она как сиганет, тот даже отлетел в сторону. Не будь рядом дрожащего от холода Димки, который бросился на нее, как ястреб на цыпленка, только бы и видели эту щуку.
– Ишь, зараза, хитрючая, – произнес он, кидая рыбину подальше от берега.
– Пущай они, – Димка кивает на ребят, жмущихся к костру, – подбирают рыбешку, а мы пошли греться!
Подбежав к огоньку, Димка скомандовал:
– А ну бегом рыбу собирать! – а сам, протягивая к огню руки, стал греться у костра.
Мишак, прежде чем бежать, кивнул Димке:
– Глянь, хтой-то скачет.
Димка посмотрел наверх берега и увидел, как по тропе несется всадник.
– Че ему надо? – глядя на Мишака, спрашивает Димка.
Парнишка пожимает острыми плечиками. Подскакивая, всадник орет:
– Митрий, беда, князю плохо!
Осадив лошадь, всадник скатывается с нее и подбегает к Димке.
– Че ты сказал? – Димка выпученными глазами смотрит на вестового.
– Князь богу душу отдает! – выпалил тот.
Дмитрий подскакивает к лошади и хватает узду.
– Эй! – орут ребята. – Портки-то одень!
Васька подбежал к нему со штанами. Засунув ногу в одну штанину, Димка никак не мог попасть во вторую. Наконец, надев портки, он вскочил на коня и погнал что есть силы.
В опочивальню Димка ворвался как вихрь. При виде его, люди, окружившие княжеское ложе, расступились. Отец лежал бледный, с закрытыми глазами.
– Батяня, – упал ему на грудь Дмитрий, – батяня!
Князь открыл глаза.
– А… сынок… ухожу… я.
– Не уходи, батяня, – плаксиво просит сын.
– Береги… Русь!
Глаза его закрылись, голова упала на бок. Монах что-то начал петь, а бабы, толпящиеся у порога, завыли. Кто-то успел сбегать до ближайшей церкви, и тревожно загудел колокол. Его подхватила соседняя церковь, и понеслось по всей Москве, чтобы перекинуться на всю Московию. Тревожный звон колокола долетел до Пожар, где какой год проживал князь Андрей Пожарский.
Неудачное было их возвращение. Не стало великого князя Симеона Иоанновича, благословившего их на трудный и опасный поход. Но черная смерть не спрашивает… Она взяла не только самого князя, но и оставшихся его детей. Великое княжение упало на плечи тихого, милостивого и слабого здоровьем князя Иоанна Иоанновича. Он был далек от дел своего старшего брата. Никогда даже не мечтал занять это кресло. И оно свалилось нежданно-негаданно. Поэтому тихое возвращение князя Пожарского, боярина Кобылы и боярина Осляби ничего ему не говорило. Да и винить его нельзя. Дело было весьма деликатным, таинственным, скрытным. Знавший об этом преподобный Сергий, понимая всю ответственность за разглашение этой тайны, молчал, как рыба, не посвящая в тайну даже митрополита.
Но добытчики чаши, зная, какой глубокой тайной окутана их поездка, понимали, что без зова к великому князю и без благословения преподобного открыть ее не имели права. Ни благословения, ни зова не было. И, прождав первые месяца, дальше жизнь пошла по домашнему руслу.
Давно Пожарский не слышал такого тревожного звона: «Что это? Татары напали, аль князь тверской?» О Иоанне Иоанновиче почему-то он не подумал. Знал, что князь слаб здоровьем, но что так рано может уйти из жизни, не допускал. Он хотел послать старшего сына Василия, узнать, в чем дело, да вспомнил, что тот только что уехал в Москву погостить несколько дней у своего друга Димки, княжича Дмитрия. Пришлось кликать Федора. Когда тот появился, запыхавшийся, отец попросил его:
– Сбегай, Федя, узнай, что стряслось.
Боярина Кобылье колокольный звон застал в светелке, где он, держа на коленях дочку Аню, играл с ней. Рядом любимая Айни что-то вязала, бросая нередкие любимые взгляды на них. Поглядывая на супруга, она заметила в его темных волосах седину и подумала: «А он стареет». Тревожный звон нарушил их домашнюю идиллию. Отец снял с колен дочь и колокольчиком вызвал дворского. Когда тот появился, он сказал ему:
– Ступай, любезный, узнай, че стряслось.
И почему-то вспомнил о чаше и как они поступили с ней после своего возвращения. Он хорошо помнил, что еще на корабле решили ехать вначале к преподобному Сергию и сдать это бесценное сокровище. Преподобный, увидев внезапно появившуюся в монастыре троицу, сразу узнал их и, подхватив длинные полы рясы, бегом ринулся им навстречу:
– Живы! Живы! Слава Те, Господи! А я уж и себя стал ругать, посчитав, что послал вас на погибель. А вы живы! – и с каждым лобзался, как это делают простые русские мужики, выражая сердечную радость. Излив свои чувства, он повел их в монастырь. По дороге Роман спросил про Пересвета.
