– Да он в Любутске, – поворачиваясь к Роману, ответил тот, – Пересвет часто бывает там. Твои старики молодцы, ждут тебя.
Такое было приятно слышать, и Роман даже повеселел.
Когда Роман достал из мешка чашу и поставил на стол перед священником, они увидели, как изменилось его и без того чистое, непорочное лицо. Надо иметь внутри то, что дает понимание, даже скорее ощущение, святости стоящей перед ним чаши. Что видит обычный глаз, глядя на нее. Чаша, как чаша. А преподобный, исполненный мудрости, увидел в чаше лик невидимой связи земного поклонения предмету высшего почитания божественной деятельности. Он распростер перед ней ниц и долго так лежал. Гости посмотрели друг на друга и тоже легли. Когда он поднялся, чтобы молиться, поднялись и они. И стали молиться.
Наконец, эта процедура была закончена. Сергий спросил:
– Кто первый взял чашу в руки?
Пожарский и Кобыла указали на Романа. Преподобный посмотрел на него и мягким голосом произнес:
– Бери святость и иди за мной.
Они вернулись нескоро. Когда пришли, преподобный сказал:
– Вы совершили великое чудо и вам воздастся. Но отныне, кроме меня и его, – и указал на Романа, – никто не будет знать, где она хранится. Всевышний послал ее нам. Это великое счастье. Но счастье перестанет быть счастьем, если мы будем на каждом шагу кричать об этом. В священной жизни положены требы. Поэтому заклинаю вас все хранить в глубокой тайне. Бояться о том, что она попадет в чьи-то руки, не надо. Бог все видит и знает, кому она достанется или где ей храниться. Положимся на него. Все заверили, даже поклялись, что так и будет. Как показала жизнь, то были люди слова.
Вернувшиеся Федор и дворской принесли горестную весть. Федор крутнулся на месте и со словами: «Побегу к Димке!» – был остановлен резким голосом отца. Федор испуганно оглянулся. Отец уже спокойно пояснил:
– Ты бежишь не к Димке, а к великому московскому князю Дмитрию Иоанновичу. Усвой это, сын мой!
Тот кивнул и исчез за дверью.
Не сговариваясь, Пожарский и Кобыла встретились в палатах почившего великого князя. Там уже толклись воеводы Федор и Иван, бояре Алексей Босоволоков, Иван Рыбкин, Борис Семенов, Федор Хлебович, Михаил Александрович, Василий Окатьевич, Аманий Окольничий. Потолкавшись у постели, они перешли в светлицу. Разговор начал старейший боярин Федор Хлебович.
– Жаль, нет митрополита, – проговорил он, – думаю, пошлем за ним нарочного. Он в Твери.
Все закивали головами.
– А что будем делать с великим князем? – сказав, оглядел всех присутствующих.
Поднялся Кобыла:
– Не знаю, може, что и нарушаю, не по чину може, – и тоже оглядел всех.
– Говори, – кивнул Хлебович.
– Я считаю, надоть собрать хорошую деньгу и ехать в Орду. У нас есть великий князь Дмитрий.
– Он прав, – поднялся Пожарский, – я поддерживаю.
Поддержал и Босоволоков.
– Хто не хотит… – подал голос Хлебович.
Таких не оказалось.
– Кто поедет в Орду? – спросил Хлебович.
– Те да князь Пожарский, – раздался голос Михаила Александровича.
– Други, – поднялся Федор Акинфович, – Пожарский пущай отдохнет. Он только откуда-то вернулся. Есть и другие. Могет ехать Василий Окатьевич, – сказал и сел, даже не взглянул в сторону Пожарского.
За Пожарского заступился подошедший Василий Васильевич:
– И че, он князь, пущай едить.
Чтобы не зародить спора, встал Пожарский:
– Я думаю, Федор прав, пущай едет Окатьевич.
Спорить не стали.
За митрополитом посылать не надо было. Он вернулся ночью. А утром, побывав у гроба великого князя, направил стопы к князю Пожарскому. Его приход не мог не удивить князя. До этого князь плохо знал митрополита. Видались. Целовал он его руку. А вот по душам поговорить не доводилось. Владыка был человеком деловым. Кроме своих священных обязанностей, хорошо знал и обычную жизнь со всеми ее перепитиями.
Поприветствовав пришедшего, Пожарский его проводил в светлицу, где они сразу приступили к отнють не религиозным вопросам. Начал митрополит:
– Я знаю, что вы вчера решили собрать деньгу и ехать в Орду добиваться для Дмитрия великого княжения. Я одобряю это решение. Да, мал еще Дмитрий… но… такова воля Всевышнего. Хотя… он довольно тверд и смел не по годам. Иван еще малолетка, так что споров об уделах не будет. Я боюсь другого. Литовцев, – сказав эти слова, митрополит посмотрел на Пожарского.
А тот в это мгновение думал, какой прекрасный им достался митрополит. Как печется о Московии.
– Ну, – раздался митрополитов глас.
– Да… Литовцы давно зарятся на наши земли. Мне пришлось их прогонять с Можайска.
– Знаю, – коротко бросил митрополит, – но что будем делать сейчас. Войско собирать? Боюсь, не успеем. Ведь не секрет, кое-кто сейчас думает, как бы перехватить корону. Сила и тут нужна.
Пожарский слушает его внимательно. В то же время раздумывая: «Почему он ко мне обращается с этим вопросом. Может, что знает? От кого?»
– Как ты думаешь, князь?
Пожарский встрепенулся:
– Ты, владыка, прав. Сила сейчас нужна здесь. А с литовцами… – Он собрал бороду в кулак, покрутил и продолжил: – Надо попробовать отвлечь их… найти им других врагов.
– Что предлагает князь? – Алексий не спускает глаз с Андрея.
– Неплохо бы их столкнуть с тевтонцами.
– Да, – проговорил Алексий, – но это надо делать быстрее, чем до них долетит весть о кончине великого князя.
Князь покашлял в кулак и так посмотрел на владыку, что тот только кивнул головой.
– Перекусим? – предложил хозяин.
– Не откажусь, – повеселевшим голосом ответил тот.
Они вошли в княжескую едальню. Все, как у всех, увидел митрополит здесь, но было и отличие в роскошном убранстве. Бросился в глаза посудник из дорогого дерева с цветными стеклами. Под стать им просматривались через аксамитовые шторы стекла и на окнах. Стены покрыты серебристой парчой. Стол и ослоны такие же, как и поставец. Все заморской работы. Даже умывальник, лохань с кувшином и те особенные. Рядом утиральник на деревянной подвеске.
Митрополит помыл руки, подойдя к столу, перекрестился и сел напротив хозяина. Начал князь:
– В тяжелое время мы собрались. Но помянем великого князя Иоанна. Добрым, милостивым и кротким был князь. Вечная ему память.
Они приголубились и принялись за еду.
– Не вовремя, ой не вовремя ушел князь, – проговорил Алексий.
– Бог не спрашивает, когда и что Ему надоть делать, – ответил Пожарский.
Алексий поднял на него глаза. В них так и было написано: прописную истину сказал ты, князь. Но промолчал.
