В этот момент в дверь кто-то, как показалось княгине, лениво постучал. Не дождавшись ответа, дверь скрипнула, и на пороге появился ее братец Василий Вельяминов. Княгиня только мотнула головой, повернулась и сняла со спинке кровати накидку. Накинув ее себе на плечи, она сказала:
– Проходи, коль вошел.
Тот посмотрел по сторонам, увидел ослон, поднес его поближе к хозяйке и сел.
– С чем пришел? – спросила она, не отрываясь от зеркала и массажируя наметившиеся морщинки.
– Наш род идет еще от Протасия, который приехал в Москву с князем Даниилом Александровичем, тот сделал Протасия тысяцким и дал ему имя Вильямин. Отсюда пошли мы, Вильяминовы, которые всегда были тысяцкими. А твой муженек, царствие ему небесное, нарушил клятву, данную Симеону, когда тот прогнал Хвоста, наказывая братьям больше никогда к нему не возвращаться. А что сделал твой, Господи, прости, мужинек, князь Иван, пользуясь, что он брат Симеона, вновь вернул ему тысяцство. Мы, – он ударил себя в грудь, – Вильямины, столь сделали для возвышения Московии, а он… Эх!
Княгиня повернулась к нему:
– Что ты хочешь, брат?
– А то! – воскликнул он и поднялся. – Не рушить наше Вильяминово достоинство. Мы не какие-нибудь Акинфы, к тверцам не убегаем, а служим Московии верой и правдой. Неужели не заслужили того, чтобы за нами оставить то, что принадлежит по праву?
– Прости, брат, но я не пойму, о чем речь. Что не рушить? – спросила она, не без удивления глядя на брата.
Тот поближе к ней подвинул свой ослон и зашептал:
– Дошла до мня молва, че Митька хочет… убрать звание тысяцкого.
– Не знаю, брат, не слыхивала. – Александра покачала головой.
Княгиня задумалась. Она хорошо помнила своего отца, те походы, в которых он был не последним.
– Ну что, позову Дмитрия. Ему решать.
Великий князь тотчас явился на зов матери. Но, увидя дядю, вдруг остановился. Лицо, на котором была написана радость, внезапно окаменело. Дядю он знал хорошо. Часто слушал его хвалебные рассказы, из которых можно было сделать вывод, что ни Даниил, ни Калита, ни недавно ушедший Иоанн столько не сделали для Московского княжества, сколько они, Вильямины. Он понял, зачем позван, и ему сразу стало неприятно на душе. Они потребуют, чтобы он не рушил поста тысяцкого. А мысль такая у него появилась, когда ему напомнили о деле Хвоста: «Да убери ты тысяцкого. Зачем он те». Да, такой разговор с некоторыми боярами был. Им уж кто-то донес. Но ему почему-то не хотелось этого делать. И вот к этому делу подключилась мать. Он насупился и, подойдя к дяде, неожиданно сказал:
– А ну встань! Перед тобой стоит великий князь!
Дядьку словно ударили кулаком по голове. Он медленно поднялся, недобрыми глазами глядя на племянника. Великий князь сел на его место и спросил у матери:
– Чего изволите, матушка княгиня?
– Сы… Великий князь, – поправилась она, – я думаю, пришло время подумать о тех честных боярах, которые еще со времен Даниила праводушно служат нашему княжеству.
Дмитрий усмехнулся.
– Пусть служат и дальше. Кто мешает? – проговорил он и посмотрел на дядю.
Тот почти крикнул:
– Разные слухи. Вишь, те тясяцкие не нужны.
– А, вот о чем речь! – произнес Дмитрий. – Я… подумаю.
– Тут думать не надо, не рушь, че не делал, – не вытерпел Василий.
– Обязанность князя, прежде чем делать, он должен подумать. Так, по крайней мере, учил меня мой отец.
Василий не сдавался:
– А не учил он тя быстро думать… хотя, что тут думать: что старо, то крепко!
Дмитрий скосил глаза на дядю и сказал:
– Старо да гнило! – Дмитрий поднялся. – Не надо мне навязывать чью бы то не было волю. Прости, матушка, я сейчас не отвечу, – и пошел к двери, слыша, как зашипел дядя:
– Вырастила же ты сыночка!..
Этот утренний разговор испортил настроение Дмитрию. От матери он вышел во двор и отправился на конюшню. Оседлав своего любимого Каряя, это был жеребец черный с темно-бурым отливом, не сказав никому ни слова, куда-то ускакал.
Дорога шла в гору, и конь стал спотыкаться. Заметив это, Дмитрий перевел его ход на спокойный. Вскоре он заметил, что рядом с дорогой движется что-то непонятное. Когда подъехал поближе, разглядел: это была солидная вязанка хвороста, из-под которой виднелись полы монашеской сутаны. Обогнав, он спрыгнул с лошади и посмотрел на монаха. Его лицо напоминало высохшую, сморщенную тыкву. Седая бороденка да такие же выбившиеся из-под колпака волосы говорили о долгих годах его жизни. Дмитрию стало жаль старого монаха.
– Подожди, святой отец, – произнес он и поднял вязанку.
Взгромоздив ее на седло, сказал:
– Ты веди коня, а я буду ее, – и кивнул на вязанку, – держать.
Так они добрались до ворот. Это оказался Петровский монастырь.
– Куды вязанку? – спросил Дмитрий.
– Тута и брось, – ответил старичок, вытирая рукавом потное лицо.
Невдалеке лежало толстое сосновое бревно. Монах подошел к нему и сел.
– Садись отдохни, – позвал он юношу.
Дмитрий охотно присоединился к нему. Двор был чисто выметен и погружен в тишину. Только иногда порывы ветра заставляли вершины вековых сосен за оградой ворчать на того, кто нарушал их спокойствие.
– Как тут хорошо! – воскликнул юноша.
Старый монах посмотрел на него. Глаза старика выцвели за долгие годы жизни, но не потеряли доброты и участия.
– Кто ты будешь, мил человек? – спросил он.
Голос у него слегка сипловат, но не растерял еще своей мягкости.
– Да… Дмитрий я, – ответил тот.
– Никогда здесь не бывал, – добавил он, глядя на рубленную церковь, хозяйские постройки.
– Вроде не бывал, – ответил он.
– Монастырь этот заложен еще великим Калитой. Был и такой митрополит Петр… – начал монах рассказ. – Москва ему приглянулась, но особенно ее князь Калита, и он свое сидение из Владимира в Москву перенес. Большое дело, – старик выразительно посмотрел на Дмитрия, – умнейший был князь. О русской землице у него душа болела. Ой как болела! Людишек разных сюды звал. Всех привечал. Они потом ему давали и мастеровых, и воинов. Делал многих земцами. Брал и смердов. От етого всего Московия только богатела. С Ордой он по умну вел дело. Деньгу платил, добился самому собирать подать с других земель. И тут копейка к руке липла. Но не жаден он был, не жаден. Я еще мальцом был, перед праздником, бывало, выйдет на крылец с Калитой и давай деньгу швырять простому люду. А стража его глядит, чеп хилова не обижали. Так на праздник у каждого была деньга. Ой, любил его народ за ето. Любил. Много не воевал. Народ берег. А каки церкви настроил: камены. Не хуже, чем в Киеве аль в Новгороде Великом. Камень, он на века. И землицы много к рукам прибрал. Че купит, че у татарина выпросит. Силу он собирал, чеп Орду одолеть, да не успел. Богу душу отдал. Ладить с соседом старался. А че понапрасну-то ся рвать, но если ф хто поперек шел, он строго поступал. Вот тверской князь Михаил, как старался Москву подмять. Да ни че не вышло Калита-то умней был, татарина настроил, тот его и порешил. Вот он какой был… А Петра любил. Как митрополита не стало, он-то здеся сам перво дерево срубил. Оно в той церкви и щас лежить. – Дед говорил не торопливо, изредка посматривая на парня и внутренне радовался, видя, с каким серьезным видом слушает он его повествование.
