Мамай встретил его так, как будто они были старыми друзьями. Побывал он у ханов и ханш, которые теперь жили при Мамае. И все остались весьма довольны от встречи с московским князем. При прощании Мамай вручил ему ярлык на великое княжение и ознакомил с письмом, которое он написал тверскому князю Михаилу. «Мы тебе дали великое княжение… и ты говорил, что сядешь одной своей силою, так сиди теперь с кем хошь, а от нас помощи не жди».
Дмитрию приятно было слышать такие слова, и они расстались почти друзьями.
Выходя из ханского шатра, к Дмитрию вдруг подбежал юноша и упал перед ним на колени:
– Спаси, князь, мня! Богом нашим Иисусом Христом прошу!
– Кто ты будешь? – спросил удивленно Дмитрий.
– Иван, тверский княжич, отец направил меня в Орду спасать положение, но все напрасно.
– Ты сын Михайла?
– Даа!
– Что надо?
– Десять тыщ.
Дмитрий на мгновение задумался и вернулся к Мамаю.
– Хан… великий хан, прости, – поправился он, – я хочу забрать княжича.
– Десять тыщ! – прищуря и без того узкие глаза, ответил хан.
– Хорошо. Я щас их тебе пришлю!
Мамай понял, что он выбор сделал правильный. Что взять с тверца, который не может заплатить за собственного сына, а московит без всякого платит эти деньги. И еще сильнее прищурил глазки.
Глава 23
Айни проснулась рано. В окно еще глядела темень. Кричали первые петухи. А проснулась она от того, что, как она считала, ей приснился плохой сон. Она давно, вслед за мужем, стала христианкой, но языческие корни, заложенные в ней с детства, остались. Она верила в приметы, во сны. Однажды в лесу, когда собирали грибы, она увидела такой огромный дуб, что в ней замерла душа. Она поняла, что это дерево обиталище богов. И тайком, когда в семье происходили какие-то значительные события, как когда Кобыла куда-то уезжал надолго, она бегала к этому дубу и просила у богов спасти ее мужа. И они слышали ее просьбу. Она даже сохранила несколько языческих божеств. Среди них хранился и Перун. Хоть был он и крохотный, но смотрелся внушительно: ноги железные, тело деревянное, голова серебряная, усы золотые. Хранился и Коляда, солнечный божок с круглым, приветливым и улыбающимся лицом. Бог дружбы и мира. Был и Баган – бог домашней скотины. Человек с головой барана. Так что она верила во многое. А сон этот был такой: в каком-то незнакомом ей помещении сидела голубка. Не то она была больна, не то стара. И вдруг, откуда ни возьмись, явилась черная птица и, схватив голубку, улетела с ней прочь. Думая о сне, сердце ее екало. По ее раскладу смерть ждет какого-то человека старого, скорее старую. «Кто это может быть», – думала она. И ничего не могла придумать, кроме одного: в ее далекой Пруссии что-то случилось с каким-то близким человеком. Не выдержав, она разбудила Камбилу, так иногда звала его по-домашнему. С просонья он ничего не мог понять. Но когда ее слова дошли до его сознания, он вскочил и начал одеваться. В разгадку снов Айни он верил. Это она ему доказала не раз.
– Ты куда? – удивилась она такой резвости мужа.
– Я знаю, с кем это случилось. У Романа не стало матери!
И вот он у Пожарского. Такое раннее появление Кобылы удивило князя. Тот недавно поднялся и прохаживался по двору, поглядывая, как скотники управляются с живностью.
– Ты че заявился? – удивился тот. – Уж ни луна ли на землю скатилась?
– Хуже, Андрей, хуже. Мать у Романа Бог забрал.
– Да ну? Кто сказал?
– Айни сон видела!
Он слышал от Кобылы в умении его жены, но принимал это не очень, чтоб серьезно.
– Может, ето у кого другого. А? – сказал князь, не очень желая верить в сказанное.
– Нее, – протянул Кобыла, – у ейво.
– У ейво? Мн даа… Так че делать-то будем? – как-то неуверенно спросил Пожарский.
– Герцог! – шутливо обозвал он его. – Ехать надоть!
– Слушаюсь, граф! – в тон ему ответил Пожарский.
– Тогда я к се. Собираюсь. Заезжаю к те и в путь.
Князь набрал воздуха и, выдохнув, сказал:
– Ладнушки!
Да, сон Айни, к сожалению, оказался «в руку». Когда они прибыли в Любутск, Романа застали в трапезной, где он сидел один. Стол был убран, люди разошлись. А он остался и вспоминал, как ему было хорошо, когда они сидели за этим столом втроем.
Появление друзей оживило парня. Он вначале буркнул:
– Как вам появиться, так с родными надо проститься.
– Э, нет! – сказал Кобыла. – На этот раз мы знали, что здесь беда. Жаль, не успели!
– Что, сорока на хвосте принесла? – не поверил Роман.
– Не, сон Айни сказал, че у тя беда. Вот мы и здесь.
– Да, беда, так беда. Седня схоронили.
На его глазах выступили слезы.
– Крепись. – Каждый подошел и прижал его к своей груди.
– Делать-то что думашь? – спросил Пожарский.
– Я-то… Да… уже надуманно. Землю со строениями и живностью отдаю почти все в наше епископство. А вот луг да лес Тимохе. Пущай парень здеся корни пускает. За могилками следить будет. Сам жить еду к Пересвету. Как и он иноком хочу быть. Преподобный одобрил.
После этих слов никто из друзей советовать ему ничего не стал. А было хотели. Женить, известно дело. Даже невест уж обдумали. Но…
Обратно возвращались втроем. По дороге Роман признался, что у него было так тяжело на душе, что хоть давись. Думал даже в Новгород податься да уйти куда-нибудь с их лихим народом. Думаю, не перевелся он еще там. Да вот преподобный силу имеет. Перетянул.
В какой-то мере Роман был прав. Не перевелись там лихие людишки. А этому способствовала неопределенная ситуация в годы правления молодого Дмитрия, которому было не до Новгорода, когда литовцы стояли у стен его дома. Тогда новгородские бояре говорили: «Зачем нам Москва, когда она вот-вот падет перед Олгердом». Но и под него идти не хотели, знали, что драть он их будет нещадно. И тогда у кого-то из них родилась мысль: «А что, если отдаться под руку Михаила тверского». Даже призвали его наместников.
Но не все хотели рвать с Москвой. Поднялась буча. Тогда решили: если хан даст Михаилу ярлык на великое княжение, то их наместники остаются. Если нет – пусть уезжают прочь. Не получил Михаил великого княжения. Многие новгородцы стали требовать, чтобы тот забрал своих наместников. Но, как часто там бывает, одной стороне это надо, другой нет. Разгорается сыр-бор. И вот причина была, она всегда вела к кулакам. А поджигателем становился тысяцкий. В это время был им Осип. Чтобы изгнать наместников, он поднял Плотенский конец.
В этом конце жил один новгородец и был он хорошим сапожником. Недорого брал, хорошо шил, и все плотницкие шли к нему с поклоном. Все у него было хорошо. Деньга водилась. Изба мало уступала боярской. Вот одна беда, был у него сынок, Прокоп. Вырос детина на голову выше отцовской. А плечи, что боярские ворота. Кулачищи – с телячью голову. Как не заставлял, просил и умолял он сыночка учиться его отцовскому мастерству, все было бесполезно. Его тянуло к другому. Туда, на Софийскую или Ярославскую площадь, где частенько дело доходило до кулаков. Прокопу было все равно, на чьей стороне быть. Лишь бы помахать кулаками. Его приметили, начали рассказывать о другой жизни, жизни ушкуйников: свободной, удалой, раздольной. Он спал и видел стать им.
