Отужинав и пропустив по паре чарок медоушки, завернувшись в шубы, завалились спать. Это было так здорово, что Кобылу еле добудились.
Встречать нежданных, но дорогих гостей вышел почти весь монастырь. Преподобный, занятый молитвой, решил ее не прерывать. Романа трудно было узнать. Монашеская ряса, обросшее лицо меняли облик парня. Но вот его глаза серо-зеленые не изменились. От них, как и прежде, исходил огонь радости при встрече с друзьями. Тут же был его друг инок Пересвет.
Вчетвером они зашли в Романову келью. Недавно рубленная, она встретила гостей приятным запахом дерева и светлостью помещения, несмотря на маленькое оконце. У стены одр, крытый шкурой. Под оконцем столик с ослоном. У стены поставец. В восточном углу икона и лампадка. Все на нее перекрестились и расселись.
– Как ты, – глядя на Романа, спросил Кобыла.
– Я? Я благодарен судьбе, что встретился с ним, – и поглядел на Пересвета, – он помог мне выбрать правильную дорогу в жизни.
Пожарский качнул головой, явно показывая, что он не очень согласен с Романом. От Романа не ускользнул его кивок, и он, глядя на Пожарского, спросил:
– А ты, князь, думаешь по-другому?
– Думаю по-другому, – ответил тот и пояснил: – Роман, представь себе, что все мужики и бабы выбрали, как ты сказал, правильную дорогу. Что получается. Мужики в одном монастыре, бабы – в другом. А кто будет продолжать род людской, кто будет славить Бога?
Роман с Пересветом переглянулись.
– Что задумались, – раздался чей-то тихий, но доброжелательный голос.
Все оглянулись и увидели на пороге преподобного. Друзья вскочили, а гости подошли и поочередно поцеловали его руку. Отдав ему единственный ослон, они все уселись на одре.
– Ну, – игумен поочередно смотрит на своих иноков.
Это «ну» как бы вызывало продолжить начатый разговор. Но он почувствовал, что его присутствие как-то всех смутило и даже сковало. А желающих продолжить разговор не находилось. Тогда преподобный заговорил сам.
– О правильности дороги может судить только Господь Бог. И не надо дерзать проникнуть в промысел божий. Молитесь, и Господь даст вам ответ.
Интересный разговор затягивался. Начитанного, наблюдательного, с острым умом игумена было интересно слушать. Но пора было кончать разговор, ибо Сергий уже притомился да время позднее. Друзья переглянулись, поняли друг друга. И Пожарский выбрал момент, когда преподобный закончил начатую мысль, встал:
– Дорогой игумен, отец ты наш, прости мня, грешного, я бы тя слушал и денно и нощно. Но, по себе знаю, сила в человеке не беспредельна. Нам хорошо известно, что завтра, еще до петухов, ты, преподобный, будешь уже на ногах. Дозволь нам проститься с тобой.
При этих словах все поднялись. Преподобный от такого внимания засмущался и стал походить на ребенка, в чем-то чувствующего свою вину. Глядя на него, у любого сердце забьется в радости, что ему удалось пообщаться с таким милым, добрым и безотказным человеком. А в душе любовь к нему, зародившись, никогда не погаснет. Он было заупрямился, но дружный хор голосов заставил его подняться.
– Да и вам пора отдохнуть. Вы ведь с дороги, – глядя на гостей, сказал он. – Кельи вам отведены, так что ступайте с богом к себе, пусть будет спокойным ваш сон.
– Нет! – дружно воскликнули они. – Мы вас проводим!
Он спорить не стал. Его келья была относительно близко, и они быстро дошли. Подойдя в своей двери, он широко раскрыл ее.
– Проходите! – пригласил он.
Но все опять дружно, на этот раз, отказались. Но заглянуть глазком в келью гостям захотелось. Она ничем не отличалась от Романовой кельи. Единственным отличием были книги, множество книг, стоящих в углу. Они попрощались, поцеловав его узкую с длинными, как у женщины, пальцами руку. А он, благословив их, еще долго смотрел им вслед, пока они не скрылись.
По дороге Пересвет, понимая, что друзьям хочется поговорить наедине, пожелав им удачи, свернул к себе. Когда они зашли к Роману, Пожарский воскликнул:
– Какой чудесный человек, этот преподобный! Да, святостью своей не зря он покоряет мир. Я не знаю другого такого священника, чтобы тот мог сравниться с ним своей непорочностью, духовной чистотой и таким глубочайшим почитанием истинной веры.
– Да, особый человек, – поддержал его Кобыла.
– Мы рады, Роман, что ты здесь, в этом раю. Бог наградил тебя за все твои мучения, – проговорил Пожарский.
Выговорившись по поводу встречи с преподобным, они стали вспоминать время своего знакомства друг с другом, те события, которые тогда проходили. Так незаметно они дошли и до Франции.
– Даа, – загадочно протянул Пожарский, – интересно, как там Роберт, наш генерал. Служит иль уехал к себе в Буа.
– К своей ненаглядной Изабелле, – добавил Кобыла.
– А у него ведь прекрасная сестра, – сказал Пожарский, – как ее… а… вспомнил, Бланка.
И вдруг с Романом что-то случилось. Он вскочил, сел, низко опустив голову.
– Не надо… – тихо произнес он.
Кобыла и Пожарский понятливо переглянулись.
А что во Франции. Роберт продолжал служить. Он стоял почти рядом, когда Карла, после смерти отца, провогласили королем. Но еще одно важное событие произошло в роду Буа. Бланка… родила. Мальчика, крепкого такого бутуза.
Роберт пустил шутку, которая быстро разлетелась по Парижу. «Герцог так хотел иметь наследника, что, стараясь, отдал последние силы. Старания его были ненапрасны! Мужественный человек».
Долгое время Бланка жила жизнью, словно кого-то ожидала. Но шли дни, месяца, годы… Ее неувядаемая красота сделала свое дело. В нее по уши влюбился молодой граф Пьер де Куси. Говорят, его мать чуть не сошла с ума, братья отказались от него. Но, назло всем, брак их был счастлив. А умная, с добрым сердцем Бланка, сумела со временем их всех покорить. Когда не стало их матери, она заняла ее место. А ее первенец Роман де Клемен остался с титулом герцога. Когда он дорос, чтобы служить, его дядя взял племянника в ряды своих мушкетеров. Он не был повесой, но женщины по нем сходили с ума. Он не был драчуном, но был лучшим фехтовальщиком. В дни войны он первым шел в атаку, последним уходил с поля боя. Судьба его берегла, и он вскоре стал капитаном мушкетеров. Говорят, на него положила глаз сама молоденькая графиня де Валуа. Но это только говорят. А не говорят, что все де Куси искали у него защиты.
Глава 25
На великокняжеском дворе целый переполох. Пришло письмо от константинопольского патриарха. Дмитрий Иоаннович в светлице вместе с дьяком и окольничим читают письмо. В нем патриарх извещал, что смоленский князь Святослав жаловался на то, что митрополит Алексий предал его проклятию, а он считает себя ни в чем не виновным. Патриарх же считает, что митрополит поступил правильно, ибо Святослав помогал Олгерду против Москвы. Была жалоба и от тверского князя Михаила на то, что митрополит благоволит Москве, а Тверь постоянно порицает. Патриарх же считает, что неприлично князю судиться с митрополитом пред послом патриаршим. Прочитав эти строки, Дмитрий, беря бумагу из рук дьякона, положив ее перед собой, бьет рукой по этому месту надписи и радостно восклицает:
