Кобыла расхохотался.
Глава 28
Узнав о сговоре, который заключили Орда и Литва, князь Дмитрий сильно задумался. Он понимал, Вожская битва показала, что Московия набирает сил, а Орда на глазах слабеет. Об этом говорит и то, что они вынуждены были отказаться от значительной части дани. «И если бы у меня впереди было бы десяток лет мирной жизни, тогда твердо можно было сказать, что Русь окончательно освободится от Орды. Но вот этот договор. Мамай хорошо понимал, если он сейчас Русь не зажмет, в дальнейшем у него уже ничего не получится. Вот и торопится. Может быть, пока Литва не встала на ноги, тряхнуть ее, лишить Мамая союзника?
А не поднимется ли за Литву Пруссия? Сейчас тевтонцы сильны, и они могут объединиться с Литвой. Сильная Русь им не нужна. Что же делать? Может… послать человека к Тохтамышу. Да так, чтобы татары его схватили. Вот он и скажет, что Московия желает заключить союз с ханом Тохтамышем. Мамая напугать? А вдруг тот озлится, да сам заключит мир, чтобы вдвоем одолеть Московию. Неет. Неподходяще. Звать на помощь пруссов? Но те же потребуют отказ от своей веры. Не подходит. Да…Так что делать? Не съездить ли к Сергию? К митрополиту не хочу. Сердце что-то к нему не лежит. Эта странная смерть Митяя… Был бы он, был бы совет. Нет, поеду к Сергию. Хотя он тоже приложил руку. Смотри, как сложилось. Мой дед, дядя, да и отец, как хорошо с митрополитами жили. Они были за одно. Правда, когда дядя захотел третий раз жениться, Алексий был против. И был прав. Ты разведись, а потом решай вопрос с женитьбой. Когда дядька это все сделал, все встало на свое место. И митрополиты были первыми защитниками интересов христианства, а значит, и Руси. А щас? Митрополит меня обходит. Считает себя оскорбленным. Я тоже хорош. Точно не знаю, а приговорил… Да, народец есть у нас дрянненький, сразу шепнули мне на ухо. Да, и с ним надо мириться. Не портить же общее дело. Но вначале поеду к Сергию. На душе что-то не спокойно. Толь к беде какой… Пущай-ка этот святой старец меня надоумит».
Князь выехал, когда росы покрыли землю. Кричали петухи, лаяли собаки, мычали коровы. Кое-где раздавались бабьи крики. На одинокого, просто одетого всадника никто не обращал внимания. Он ехал с ощущением в груди чего-то непонятного: «Да, как все осложнила неожиданная смерть Митяя. Неужели преподобный имеет такую силу и что ему она даст? Уж не чаша ли, о которой раньше говорил мой отец? И что же он не знал о Митяе? Скажет ли ему об этом преподобный». И тут следовал другой вопрос: «Если что-то знал, почему ему не сказал. Ведь он же был его наставником».
Он ехал не спеша, как люди, которым куда-то не очень хотелось попасть. Дорога была пустынна, хотя поднялось солнце, роса незаметно исчезла, как, между прочим, и появилась. А в душе почему-то возникла потребность, кому-то излить свою душу. Тут он ругнул себя: «Надо было взять Бренка. С ним можно было говорить обо всем. Да и умный совет его мог бы помочь. Но не ворочаться же мне!»
За поворотом дороги он вдруг увидел впереди чью-то согбенную фигуру. По тому длинному следу, который оставляли на пыльной дороге его лапти, сразу можно понять шарканье старца. Дмитрий догнал его и приостановил коня.
– Доброго здоровица, мил человек! – приветствовал он старца.
Тот остановился, переложил посох из правой руки в левую и, согнувшись еще сильнее, ответил:
– Доброго здоровица и те.
– Далеко ли шагаешь? – спросил князь.
– Божий путь неисповедим. А пока думаю к божьему человеку притить.
– Уж не к преподобному ли Сергию? – догадался князь.
– К ему, сордешнему, к ему.
– Сам-то новгородец? – продолжал допытываться князь, слезая с коня.
– Не знаю, мил человек. Може, и новогородец, а може, и нет, – ответил старик, продолжая шаркать ногами.
Ведя коня в поводе, князь почему-то заинтересовался дедом и пошел с ним рядом.
– А кого из старых князей помнишь-то?
Старик остановился, оперся на посох и на мгновение задумался. Потом как-то странно посмотрел на незнакомца:
– Ивана помню. Голова у его кудрява была. Брови антиресны, как крылышки у перепела: коротки и вразлет. Нос токой длинный.
Князь хохотнул:
– Брови, как крылышки у перепела.
Смех незнакомца заставил улыбнуться и старца. Отвислые, морщинистые щеки его затряслись вместе с жиденькой бородкой.
– Да, – проговорил старец, – был такой князь. Любил народ, и народ за ето его благоволил.
Последнее слово как-то насторожило князя.
– Скажи, отец, хто ты будешь?
– А зочем те, сын мой?
– Да… так, – князь пожал плечами, – думаю, ты не из черных людей.
– Эээ! – протянул старец. – У Бога все люди ровны. Нет у его ни черных, ни белых. Сам-то я, дай бог помять, из Кутузовых буду. Мой дед боярин Федька Кутуз у Алексашки Невского постельничим был.
– О! О! – удивился князь. – А ты что… так? – Он глазами остановился на его латаной-перелатаной одежонке.
– Я-то… да душа слободы хочет. Я-то захотел к Богу поближе быть. Вот хожу по землице, людев антиресных встречаю, об жизни да Боге говорим. Он-то все видить.
– Ну шел бы… в монастырь. Там все Богу служат.
Старик странно усмехнулся:
– Бывал я тамо. Стена давит, стена…
Не понял его князь.
– Зато за ней зимой-то тепло! – заметил Дмитрий.
– Зима – божье посланье, мил человек, – ответил старец, – оно посылает да теплом укрывает.
«А старик-то мудрец», – подумал князь.
– Слушай, отец, ты сказал мине, что идешь к Сергию.
– Да так тоть.
– Давай я тя на коня посажу, он у мня здоровый, двоих выдержит, и поедем к Сергию.
– Нее, мил человек, к етому преподобному на коленях надоть иттить.
– Ты тута, отец, не прав. Да, Бог наградил его многим. Он заслуживает того, чтоб стоять перед ним на коленях. Но чтоб идтить столь верст… разве великому грешнику…
– Да мы все грешны.
– Грешны! Согласен! Но мы ходим в церковь, а не ползем на коленях. А идтить в церковь, ето идтить к Богу.
Старец повернулся к нему и улыбнулся:
– А умен ты, мил человек, твоя правда. Чей-то у мня живот свило. Однако… еды просить, так ты уж прости, а я пойду. Тута недалече водничек ести, пойду туды, хлебец пожую да водицей запью.
– А мня че не зовешь, корочки жалко? – князь с улыбкой спросил.
– Пошли, коль не привиледлив.
Старец, чувствуется, даже обрадовался этим словам.
Свернув с дороги, они попали в высокую траву. Князь заметил, что старцу тяжело раздвигать ее и, поравнявшись с ним, предложил:
– Добрый старец, ты кажи дорогу, а передом пойду я.
