Мамай с приходом в Крым, кочуя с оставшейся с ним горсткой людей по необъятным южным просторам, задерживался. Он тогда подумал, что Тохтамыш пошлет за ним отряд, чтобы схватить его там. И стал выжидать. Но степь молчала. Одинокий всадник внимания не привлек: пастух, спешащий к себе за продуктами.
Выждав достаточное время и не заметив никакой опасности, только тогда Мамай двинулся в Крым. Купцы приняли его с достоинством. Это сразу зародило в нем глубокую надежду. Через несколько дней они назначили ему встречу, чтобы обсудить его предложения.
В этот день купцы были особенно внимательны. За Мамаем прислали карету, а его людям дали вина и мяса. Он сел в непривычный для него тарантас с большой надеждой и даже уверенностью. Рассуждал так: «Они не могут не занять ему еще раз денег. Если они этого не сделают, им никто не вернет то, что они давали». Убедив себя в том, что он получит запрашиваемую сумму, Мамай уже начал думать, как ею распорядиться: «Первое, что я сделаю, подкуплю мурз, пообещав им удвоенную цену. За такие деньги они продадут и мать. Затем прикажу им убить Тохтамыша. Жаль, надо было его разорвать лошадьми. Вернувшись в Орду, соберу войско и уж так отомщу Мос…»
– Приехали, – доложил кучер.
Как ему не хотелось вылезать, прерывая свои рассуждения.
Купцы пообещали собрать нужную сумму. После этого они пригласили его с ними отобедать. Стол был шикарный. Были на нем даже кумыс и арза. Он покидал их довольный. Выйдя, Мамай не обнаружил кареты. «Неужели идти пешком?» Он вернулся, чтобы напомнить, что они забыли о карете. Но двери были уже закрыты. На стук никто не ответил. Он потоптался на месте и решил идти пешком. А в этот момент какие-то люди, одетые в черное, дорезали последних его телохранителей.
Был вечер. С моря несло приятную прохладу. Идти было легко. Правда, только пыль, порой как песок, уходила из-под ног. В душе было легко и приятно. «Ничего, через несколько дней я забираю ден… что-то сильно зарезал живот. Так внезапно, словно в него вонзили нож». Боль поднялась выше и стала перехватывать дыхание. Он дыхнул раз, другой. В голове закружилось, он еще сделал шаг и упал на дорогу лицом прямо в пыль.
Все, кто проезжал, видя лежащего на дороге человека, не останавливались и следовали дальше, рассудив, что пьяница не рассчитал своих сил. Прошел мимо него и нищий старик с пацаном. Этого мальчишку он когда-то нашел в степи, умирающего от голода и безводия. Кем он был брошен или оставлен, бог его знает. Старик, христианин, спас его. А он, понимая, что ему некуда идти, так и остался со стариком. Старик работать не мог, мальчик был еще весьма юн, так что жили они только на подаяние. Ночевали, где угодно, лишь бы не было злых собак. А утром, возвращаясь в город, они увидели, что человек как лежал, так продолжал лежать, никому не нужный. Старик подошел к нему и пощупал его. Он был холодный.
– Ступай, привези нашу тележку и заступ, – обратился старик к мальчику, – надо его похоронить. Человек все жить.
Они с трудом погрузили его и отвезли подальше от города. Устав от жары копать, дед сказал:
– Хватит.
Они перетащили его в могилу. Дед перекрестил его и засыпал землей.
Глядя на мальчика, дед сказал:
– Пошли, помянем. Все ж был человек!
Тохтамыш торжествовал. Отрубив головы двум мурзам, он почувствовал себя в Орде полновластным хозяином. Но ему этого было мало. И он решил направить во все княжества послов, чтобы они возвестили их о его воцарении.
В Москву Тохтамыш отправил царевича Ахкозя, который, доехав до Нижнего Новгорода, не посмел ехать дальше. Великий страх владел им. И Тохтамыш понял, что, если он не преодолеет этот страх в своих людях, ему не быть правителем. Но он отлично понимал и другое, что действовать, как раньше действовали ханы: собрались и двинулись на Русь, он не может. Для такой открытой борьбы у него нет сил. Да вряд ли она появится в будущем. И он решил действовать хитро, осторожно.
Великий князь, проснувшись, прислушался. В приоткрытое окно с улицы доносились лай собак, куриный крик, ржание лошадей, чья-то ругань… Была простая, обычная жизнь. Но как прекрасно ее почувствовать еще раз. Даже не верилось, что это возможно. Дмитрий открыл глаза и повернул голову к окну. Солнце, улыбающее солнце, уместилось в фрамуге. Князь подмигнул ему и сбросил с себя покрытие. Он поднялся, подбородком уперся в колени. Посидев так какое-то время, опустил голые ноги на пол. Его прохлада как бы добавила ему сил. Он встал. Ничего не болело! И по телу прошлось какое-то тепло.
Сделав несколько не очень уверенных шагов, он остановился у вешала, где висела его одежда. Не раздумывая, не спеша оделся и направился к двери. Послушав, что за ней тишина, толкнул ее. Вышел во двор, постоял какое-то время. Увидев конюха, который чистил лошадь, князь осторожно спустился вниз и подошел неслышно к нему. От его прикосновения конюх вздрогнул и резко обернулся.
– Князь?! – Глаза его расширились.
– Ты вот что, Кузьма, – проговорил князь, – потихоньку оседлай мне коня, – и провел рукой по его крупу.
– Нее, князь! Не могу. Мне княгиня убьет.
Князь рассмеялся:
– Не убьет. Она у мня добрая.
– Добрая-то, добрая. Но за тя, князь, любому глаза выцарапает. А я не хочу слипым ходить.
– Не выцарапает, не бойся.
– Вы о чем тута спорите? – раздался голос.
Они обернулись. Перед ними стоял Василий, княжич. Отец вроде впервые увидел его и залюбовался. Высокий, на полголовы выше отца, широк в плечах. Да и так видно, крепок. Волосы материнские: темно-русые.
– Да вот… – начал Кузьма.
– Давай седлай, – проговорил княжич, – ему и мне. Я князя одного не отпущу.
– Ладноть, – ответил Кузьма, косясь на окно.
Наверное, он надеялся, что княгиня увидит и запретит ему это делать. Но… окно молчало.
Когда Кузьма подвел к князю оседлого коня, он, поставив ногу в стремя, как бы задумался.
– Помочь? – спросил сын.
– Я сам.
Он оттолкнулся и оказался в седле. Надо было видеть его лицо. Оно выражало победу над каким-то неведомым гигантом.
Выехав из ворот кремля, Дмитрий, повернув голову к сыну, ехавшему рядом, сказал:
– Заедем на рынок. Посмотрим, как живет народ, чем торгует.
Сразу, за воротами рынка, с незапамятных времен обосновался один мужик. Он был сапожник. Все его звали дядька Конрад. Он уже стал белым как лунь, но все продолжали так его называть. Когда-то он был здоровенным мужиком, грудь колесом. Но года брали свое, хотя что-то еще осталось. Лицо его, без единой морщинки, не потеряло здоровой красноты. Сохранился и голос. Он мог перекричать весь рынок.
Когда князь въехал на рынок, Конрад, согнувшись, чинил кому-то башмак. Но конский топот заставил поднять голову.
– Князь? – удивился он.
