К сожалению, трясуху в Шолохе лечить не умеют. Наши лекари могут многое — вон, меня вообще после взрыва собрали, но… Главную роль в процессе лечения все-таки играет сам больной. Он должен обладать магией, уметь черпать ее из острова-кургана и должен хотеть выздоравления. А те, кто пал жертвой трясухи, ничего не хотят. Трясуха превращает человека в безумца, у которого есть лишь два состояния: он спит или он бьется в приступе, безобразно катаясь по полу, вращая глазами и изрыгая проклятия с «предсказаниями». Я взяла слово «предсказания» в кавычки, хотя некоторые действительно верят, будто больные трясухой вещают от имени хранителей.
Но это, конечно, чушь. Ни один уважающий себя хранитель такой ерундой заниматься не будет, хотя относиться к ним можно по-разному. Например, мы в Лесном королевстве любим их. Для нас хранители и драконы — такие же дети мира, как и все мы. Но они не в пример сильнее нас, живут вечно, путешествуют по мирам и не знаючем еще занимаются. При этом не они создали жизнь. Они, скорее, эдакий промежуточный начальственный чин между нами и Неспотижимым, строгие старшие братья. А вот скальникам, например, Хранители не слишком интересны. Северные люди видят в них счастливчиков, богатых, но недалеких отпрысков Незримого Верховного Бога, порхающих по Вселенной, как мотыльки. В Кнассии и вовсе хранителей ненавидят и презирают за то, что они покинули Лайонассу и оставили нас на произвол судьбы; за то, что не отвечают на молитвы, не являют чудеса и сами не являются уже давненько. Мы в Шолохе говорим «прахов прах!», а кнаски — «чтоб тебя хранило!».
В любом случае, глупо верить в то, что хранители слабы, чтобы вселяться в тело больного человека и бессвязно изрекать его голосом некие сомнительные истины… Так что трясуха — это просто болезнь, не дар свыше. Болезнь, которую мы не умеем лечить. Она приходит, когда вздумается, и уходит — обычно через год-два. Поэтому, если человек заболел трясухой, он получает страховку от своего работодателя и гарантию предоставления ему места после выздоровления.
Как Ловчая я должна было просто подтвердить тот факт, что Аверик Кирстен действительно болен. В папке, переданной мне Полынью, было указано, что для этого мне нужно сидеть у койки Аверика до тех пор, пока не стану свидетельницей приступа, но не больше трех часов. Я закрыла документы, откинулась на кресле и прикрыла глаза.
Что ж, Аверик спит — вот и я посплю. Если у него начнется трясуха, проснусь не только я, а вообще весь этаж, так что совесть моя чиста.
***
— Тинави, вы спите?
Секунды три я осознавала эту фразу, позволяя ей так и эдак побултыхаться на волнах моего задремавшего сознания. Но потом фразу вынесло на беспощадный берег разума, и я резко открыла глаза. Аверик все еще мирно лежал в кровати, но зато надо мной, слегка наклонившись, стоял мальчишка лет двенадцати. Худенький, но при том щекастый Карл. С глазами круглыми, как у совы. Он, кажется, собирался потрогать меня за плечо, но никак не мог решиться, поэтому физиономия у него была уморительная: губы сосредоточенно поджаты, брови сведены, во взгляде паника. Зеленая больничная рубаха только придавала зрелищу колорита.
— Хей, — сказала я, — а ты тут что делаешь?
— Гуляю, — он расслабился, увидев, что я ожила, и пожал плечами. — Они разрешают мне бродить, где вздумается. Ну, кроме операционных. Мне осталось в Лазарете только два дня, поэтому я вроде как уже не совсем больной.
— Два дня? Им удалось найти твою семью?
Карл потупил взор и осторожно присел на краешек кровати — других стульев, кроме моего, в палате не было.
— Нет. Меня отдадут в детский дом, — в его голосе слышались тщательно скрываемые слезы. — Никто не пришел по объявлениям в газетах. А я ничего не вспомнил.
— Так, погоди, а досье на тебя в Иноземном ведомстве запрашивали?
— Я не знаю. Лекари говорят — сделали, что могли. По закону им нельзя держать меня в Лазарете больше пяти суток, если у меня нет настоящих ранений. Но они передали в Лесное ведомство мой портрет, так что, если родители все-таки захотят меня найти… — у Карла едва заметно дернулись губы. Я испугалась, что он заплачет, поэтому резко перехватила нить разговора:
— Эй, а знаешь, что это за мужчина на койке?
Я рассказала ему про свою работу, Аверика и трясуху. Потом — потому что время шло, а ничего, меж тем, не менялось — про то, как ловила дриаду во дворце. Потом, по ассоциации, про имаграф и другие чудесные изобретения Дома Внемлющих: воздушный шар, на котором люди могут подниматься в небо; дощечки, на которых появляется все, о чем ты говоришь; часы, которые считают не время, а количество сделанных шагов, и многое другое… В какой-то момент Карл, казалось, перестал меня слушать. Он, не моргая, смотрел на Аверика.
— Что такое? — забеспокоилась я. Если начинался приступ — легкая дрожь конечностей, пена изо рта — мальчика следовало на всякий случай убрать из комнаты.
— Ты сказала, это называется «трясуха»? — с сомнением спросил Карл. — Тинави, но я вижу, что в груди господина Аверика сидит шева.
— Какая шева?
— Шева. Дух с пронзительным, визгливым голосом, который любит прицепляться к человеку, чтобы использовать его тело для своих криков и танцев. Ее еще называют «кликухой». Выбирает себе жертву и селится у нее в груди, чтобы набраться сил после сезона охоты. Это как спячка у медведя.
— Чтоооооо?! — лицо у меня вытянулось, и Карл, видя это, испугался и как-то вжался в больничную койку. — Что такое ты говоришь? Ни разу в жизни я не слышала ни о какой шеве!
— Ну вон же она, прямо в груди у него… — тихо и испуганно сказал подросток, тыча пальцем в Аверика. Я посмотрела туда же. Постаралась расфокусировать взгляд, скосить глаза, посмотреть почередно правым и левым. Все одно — зеленая рубашка на волосатой Авериковой груди, и баста, никаких духов. Но я верю, что мир принадлежит любопытным и упертым людям. Поэтому продолжила допытываться у мальчика:
— И как она выглядит, эта твоя невидимая шева? И с чего это ты мне почти словарное определение выдал, при том, что не помнишь даже своего прошлого?
— Я не знаю, — еще больше переполошился Карл. Он подтянул колени к груди и начал в волнении грызть ногти: — Я правда не знаю, но шева — вот она. Черная, как клубок, немного искрится. Мне кажется, ей очень не нравится, что я ее вижу.
— А ты, ммм, еще что-то такое видел, чего не видят другие? — осторожно уточнила я. Мальчик кивнул:
— Пару раз было, — а потом вдруг продолжил очень горячо и жалобно: — Пожалуйста, Тинави, поверь мне, это не трясуха, это шева, ее можно выгнать, давай, давай сделаем это, господину Аверику она ни к чему!
Хоть я и подозревала, что у Карла могут быть просто нелады с головой (так сказать, в дополнение к амнезии), а все же решила выслушать его предложение. В конце концов, не мне быть скептиком! За последние пару дней случилось столько странностей, столько непонятных реплик прозвучало будто мимоходом и столько жизни неожиданно появилось в моем унылом существовании, что… Я не хочу пока все это осмыслять, но готова участвовать в пирушке и дальше. Сумасшедший принц приглашает меня в неведомое Святилище? Хорошо. Похожий на наркомана Полынь незаконно нанимает меня ради абсолютно пустячной услуги? Отлично. Мой лучший друг игнорирует тот факт, что сны — это просто сны, и хочет на их базе писать историческую энциклопедию? Огонь, я считаю. К праху все эти мысли и подозрения! Возможно, вам кажется странным, что я молча проглатываю странность за странностью. Так сказать, без гарнира и не пережевывая. А как иначе? Я полгода сидела дома, я полгода думала, что жизнь моя кончилась вместе с магией, а теперь оказалось, что жизнь, как бы, идет вперед вообще без проблем. Причем все такая же удивительная, полная загадок и сопровождающей их веселой хреноты. Хорошая новость, не правда ли? Безусловно.
