Многолетние самоистязания не смогли окончательно устаканить мой режим, зато привели к тому, что я могу проспать два часа и после этого провести весьма активный день без ущерба для эффективности. Правда, больше трех суток подряд такое делать не рекомендую — рано или поздно придется отоспаться как следует.
Помню, Магистр Орлин почему-то совсем не уделял внимания вопросам нашего с Кадией и Дахху режима. Для него было важно, чтобы в одиннадцать утра мы собирались в малой гостиной для теоретических занятий, а в шесть вечера, после обеда, отправлялись на физическую муштру. Утреннее расписание было личным делом каждого.
Поэтому Дахху обычно читал книжки, Кадия бегала, а я спала. В этом было что-то унизительное. Я кожей ощущала, как мои друзья медленно, но верно продвигаются вперед по тернистой тропке саморазвития, тогда как я просто дрыхну без задних ног. Сами они не хотели принимать участия в моей судьбе: ну ты же спишь, а не, скажем, горячительное хлещешь. Наверное, организм требует.
Но пару раз Кадия все-таки пробовала меня добудиться. Я клялась, что «еще минуточку и встаю», раз эдак шесть-семь подряд, после чего подруге надоедало, и она уходила. А я оставалась наедине со своей губительной слабостью. Просыпалась минут за пятнадцать до начала лекций, бегала кругами по комнате, мысленно ругалась на свою ленивую задницу и потом весь день ходила с плохим настроением. Это было ужасно!
В итоге за годы учебы я создала для себя специальную систему утренних подъемов.
Считается, что на вырабатывание любой привычки нужно около месяца. Взяв это за исходные данные, я убедила Дахху (Кадия уже была настроена резко против моих экспериментов), чтобы на протяжении трех недель он, просыпаясь, громко колотил в мое окно. Во сне дребезжащий звон стекла казался куда более страшным, чем стук в дверь, поэтому я послушно вскакивала.
Самым важным было не улечься обратно, поняв, что все в порядке. Для этого я ставила возле кровати большое деревянное ведро с ледяной водой — и засовывала туда ноги. Лучше бы голову, конечно, но ее было жалко.
Мокрые и холодные стопы — не та вещь, с которой хочется мириться. Внутренний перфекционист не позволял мне залезть с такими ногами в теплую постель, поэтому я нехотя шлепала в ванную за полотенцем. Процесс вытирания ног был немного похож на массаж — во всяком случае, довольно успешно «будил» всякие полезные точки, в изобилие помещающиеся на наших, хм, подошвах. Плюс, пока я терла свои замерзшие конечности и зевала, мне удавалось вспомнить, к чему вообще все эти мучения. Ох уже эти достойные попытки стать лучшей версией себя!.. В общем, к моменту выхода из ванной я все еще выглядела не очень, но уже была настроена решительно.
Неделю спустя после начала экспериментов случилось чудо — мне удалось вполне самостоятельно открыть глаза за пару секунд до стука Дахху. А через двадцать дней вся эта система с тазом и полотенцем стала доставлять мне определенное удовольствие.
До сих пор по возможности стараюсь ее использовать. Правда, как ни крути, у меня регулярно случаются «срывы» запойного снолюбца. Я могу случайно проспать до полудня, а потом корить себя до скончания века. Но если утром ждет важное дело — ни-ни. Встану в любом состоянии. Бойтесь все.
— Итак, в восемь утра на Мшистой улице, — повторила я Патрициусу.
— Есть, мадам!
И мы с Кадией, крепко-накрепко привязав буйного Суслика к фонарному столбу, пошли в «Устрицу на море».
***
— Кад, а что, других вкусных и веселых мест в Шолохе нет?
Кое-как мы с подругой пробрались сквозь сумрачный зал в дальний его конец, где в углу прятался пустой деревянный стол. Ножки его были разной длины. Стол опасно пошатывался, но мы решили, что справимся с таким неудобством. Выбирать не приходилось: ни чистотой, ни изысканностью публики таверна похвастаться не могла. Зато этой публики было так много, что, кажется, весь Шолох пришел сюда сегодня вечером.
Зеленоватые фэйри в обнимку сидели на потолочных балках, попивали из наперстков вино и распевали гимны на древне-пустынном. Гномы у барной стойки переругивались, пытаясь выяснить, что из них более профессиональный кузнец. Нежная дриада ковырялась в тарелке, полной гусениц, а уставший юноша с татуировкой Правого Ведомства пытался оттереть с каких-то документов только что посаженное жирное пятно.
На маленькой сцене отрывались по-полной три горных тролля. У одного был барабан, у второго — тарелки, а третий довольствовался скрипкой. Его такая несправедливость очевидно бесила, поэтому тролль пытался извлечь из несчастного инструмента максимум громкости — звук был просто жутким. Банши отдыхают. Баргесты тоже.
— Это самое атмосферное местечко в Шолохе! — перекрикивая троллью музыку, сообщила мне Кадия и подняла большие пальцы вверх, подкрепляя слова жестом.
Официант, не говоря ни слова, брякнул перед нами на стол две дымящиеся тарелки с каким-то мясом. Сложно определить, что именно это было, но пахло и впрямь неплохо. Главное, чтоб не гусеницы! Они в это время как раз активно расползались из дриадиной плошки. Неудачливая посетительница пыталась прибить несговорчивую еду, интенсивно хлопая ладонями по столу.
Тролли-музыканты решили, что она так выражает одобрение их творчеству и налегли на инструменты еще сильнее. Кажется, скрипка уже была на грани смерти. Я аккуратненько заткнула здоровое ухо, чтобы хоть немного снизить громкость, и одобряюще улыбнулась Кадии.
Подруга, впрочем, в одобрении не нуждалась, уже полностью направив свое внимание на еду и, о боги! даже притоптывая в такт безумию на сцене. Ей, похоже, и впрямь нравился этот бедлам.
— Ну что, дорогая, я поднимаю эту достойную чарку липового сбора за прекрасное окончание нашего совместного рабочего дня! — пару минут спустя торжественно объявила Мчащаяся. Я чокнулась с ней, но потом поспешила разочаровать:
— На самом деле, работа не окончена. Можно воспользоваться твоими ташени? Я сегодня совсем не интересовалась судьбой своего подопечного, а это не есть хорошо.
— Мелисандра-то? Конечно. Что ему напишем?
— «Мелисандр, добрый вечер, это Тинави. Буду благодарна, если пришлете ваш план перемещений за день».
Кадия вырвала из волшебного блокнота листок и стала писать, сосредоточенно высунув кончик языка. Люблю эту ее привычку — милую и будто возвращающую нас в далекие годы детства, когда с таким же старанием она переписывала алфавит со школьной доски.
Когда сложенная в птичку ташени ожила и умчалась прочь, уворачиваясь от буйных посетителей таверны, Кадия откинулась на спинку стула и как ни в чем не бывало сообщила, хлопая ресницами:
— Я в конце сделала небольшую приписку. Пригласила этого Мелисандра сюда.
— Ты что?! — я захлебнулась от возмущения. Точнее, поперхнулась. Богатырское постукивание Кадии по спине окончательно выбило из меня дух. Лишь горестный сип донесся из моей груди: — Зачем?!
Мчащаяся обвела зал томным взглядом и жеманно пожала плечом, мол, кто меня, такую загадочную, знает. Потом соизволила пояснить:
