Один раз, после долгой тренировки, я вдруг разродилась целой теорией о его происхождении…
— Слушай, Карл, — сказала я, как ни в чем не бывало. — А может, ты бокки?
Он аж подпрыгнул.
— Ну а что? Если ты древний дух, то понятно, откуда у тебя такая магия. В ночь полнолуния ты почему-то обронил фонарь. И после этого произошла мутация: ты стал мальчиком во плоти, а фонарь — этой странной железной штукой, то есть тоже фонарем, но каким-то нереальным. Случилось это в Сонных Ивах. Потом ты дошел пешком до нас и, как приличный человеческий мальчик, захотел зайти в дом. Тут твои собратья психанули и решили тебя съесть. Но мы им помешали. После этого Дахху начались сниться сны — а главные герои в них, на самом деле, не люди, а как раз-таки бокки! Требуют тебя обратно. А снова бокки ты станешь, если зайдешь в ту дверь из фонаря. Как считаешь?
Карл в ответ на эту теорию серьезно задумался. Потом покачал головой:
— Не, не ложится.
— Почему?
— Когда я увидел бокки, то, как они окружают меня, — я не знал, кто они. Я и сейчас не понимаю, кто они. Хотя вспомнил, что раньше встречался и с крустами, и с ундинами, и даже с аванками… Но не с бокки. И откуда тогда Зверь? За мной правда гналось что-то жуткое. Что-то не из Шолоха. И почему я знаю некоторые вещи, о которых не слышал никто в Лайонассе? Например, батарейки. Я уверен, что батарейки — это нормальная, всем известная фишка. А ты только глаза круглишь. Или вот Дюма… Почему тут нет книг Дюма? Но в то же время Иджикаян я тоже помню. И Анте Давьера. А он, кажется, меня.
Мальчик вздохнул. Я впервые рискнула произнести вслух:
— Карл, ты тоже думаешь, что ты из другого мира?
Он дернул плечом:
— Не могу понять. Как будто только наполовину.
После чего он умолк. И отдал мне свой фонарь: «Пусть у тебя полежит. Только не открывай ту дверь. Пока что».
Другим молчуном, не склонным к общению, стал Полынь. Он замкнулся в себе и отказывался обсуждать дело о маньяке. Про личные разговоры я уж молчу.
По утрам я приходила к нему за партией новых папок, выслушивала краткие наставления и уходила. Вечером возвращалась, докладывала о выполнении, ставила подписи и отправлялась восвояси. Куратор не реагировал больше предписанного: кивал, качал головой, делал замечания — и все. Полынь стал похож на призрак самого себя: бледный, осунувшийся, воняющий лекарствами, ночующий в кабинете и забывающий переодеться. Разок во мне взыграл материнский инстинкт, из-за чего я попробовала коснуться его лба — замерить температуру — но Полынь рявкнул на меня столь злобно, что я поскорее вышла в коридор, чтобы не расплакаться.
Там мы столкнулись с Андрис.
— Наорал? — сочувственно кивнула она в сторону двери.
— Наорал, — опустились уголки губ у меня.
— Йоу, не расстраивайся. На меня тоже наорал. Трижды. Причем один раз за ужином. При всей таверне, жуть.
Так я узнала, что Полынь и Адрис ужинают вместе. Любопытно.
Однако на куда более горячем любопытстве кипело в эти дни Иноземное Ведомство. Сотрудники шушукались по углам и в открытую делали ставки на Полынь и Дома Внемлющих или против него. Станет он Генералом Улова или нет?
Двое «мальков» из моего набора, близнецы, оказались профессиональными букмекерами. Ставки принимались в главном холле, у портретной галереи. Каждый день кто-нибудь проверял — не готовят ли место для нового портрета? Многие сотрудники верили, что «наверху» уже приняли решение, и от реальной работы Полыни ничего не зависит, а потому особо старательно вглядывались в лица руководителей Ведомства. Но главы департаментов, напротив, ни в чем не были уверены, а потому и сами с удовольствием участвовали в общественной дискуссии «справится Полынь или нет?».
***
Утром двенадцатого дня после моего приема на работу я поняла, что завтра грядет новое убийство — если, конечно, наш маньяк все еще не у драконов…
И оставалось всего три дня до конца битвы Полыни за Генеральство. Мне, окончательно взявшей на себя его дела, нужно было решить еще две штуки. «Всего-то?» — удивитесь вы: «А куда остальной десяток дела?». А вот! Сказать спасибо нужно мастеру Улиусу.
Ибо еще тогда, на следующий день после убийства Мелиссы, шеф заглянул к нам в кабинет. Полыни не было. Улиус властно потребовал показать ему неразобранные папки. Я безропотно повиновалась.
— Так, это ты не успеешь… С этим не справишься… Это вообще дохлый номер, надо сразу Говорунам отдавать, дело политическое… А вот это очень даже, да… На всякого рыбака найдется рыбка, да-с… — глава Ловчих перебирал документы, бормоча себе под нос.
Потом вытащил бОльшую половину папок из моей стопки и заменил на другие. Проделав эту операцию, он исподлобья заглянул мне в глаза:
— Селия не любит Полынь, — тихо проговорил Улиус, задумчиво поглаживая кучерявую рыжую бороду. — А я люблю. Нашла коса на камень. Там, где она старается подсунуть ему самые мертвые, самые долгие дела, я дам простые и ясные. Этот Ловчий уже достаточно сделал на своем посту. В его глазах свечка горит. Полынь отлично проявил себя в эти два года, и я готов, насколько это возможно, пойти ему навстречу. Но, как говорится, от старика — слово, от молодого — помощь. Я даю тебе хорошие дела, Тинави, — он помахал стопкой из новых папок. — А ты уж изволь с ними разобраться для своего куратора, девочка.
— А как же дело о маньяке? — я решила расставить все точки над «и». — Вы так ругались на Полынь.
— Еще бы. Дело о маньяке, как ты его называешь, вещь показательная. Одно из немногих громких преступлений этого года — в определенных кругах, естественно. Если Ловчий не разберется с ним сам, то, боюсь, я ошибся в оценке его способностей. Заварил кашу, так не жалей масла.
Вот и получилось, что всю неделю я занималась весьма очевидной, за редким исключением, мелочевкой. В один прекрасный момент Селия, кажется, поняла, что выданные ей изначально папки подменили, да не кто-нибудь, а сам Улиус, и обозлилась еще больше.
— И приятно вам так на него пахать, — бросила она мне поздним вечером в коридоре, когда я «закрывала» у секретаря очередную папочку. — Ведь все похвалы ему достанутся, — брезгливо добавила Селия и стукнула черепаховой тростью об пол.
— Да мне просто нравится работать здесь, — я улыбнулась и пожала плечами. — Отчего ж не «попахать»?
***
В итоге в восемь часов утра двенадцатого дня я шла в Ведомство с сильно бьющимся сердцем.
Может, хоть сегодня Полынь согласится поговорить со мной о своей работе? Ведь, если завтра произойдет убийство, нас обоих уволят.
Я бочком пролезла в кабинет — полутемный даже в столь ранний час, заваленный под потолок, с застывшей фигурой куратора на подоконнике.
— Полынь, привет, — осторожно окликнула его я, медленно приближаясь. Вдруг он опять злой и наорет на меня? Не хотелось бы.
