— Это странно прозвучит, — тяну я, осматриваясь, чтобы найти какой-нибудь предмет на случай, если эта истеричка решит атаковать. — Он тренирует меня, — девка ещё больше начинает раздуваться, и я понимаю, что сказала что-то не то. — Короче. По вине твоего мужика, мой парень оказался на операционном столе, так что Макс отрабатывает свою вину, — так, опять какой-то пошлый контекст. — Мне просто временно нужно где-то пожить, а так как ты выгнала Максима из дома, то ему приходится торчать здесь со мной.
Да, дерьмово я объясняю. Она сейчас раздуется, как тётушка Мардж в Гарри Поттере. Кто из неё воздух выкачивать будет?
Дверь снова открывается, и мы обе оборачиваемся. На пороге стоит Макс и непонимающе смотрит то на меня, то на свою девушку.
— Полина?! — удивляется парень.
— Ах, ты козлина! — взвизгивает она, бросаясь к моему тренеру. Она замахивается сумочкой и начинает дубасить Максима. — Кобель! Мразота пакостная! Член свой в штанах держать не можешь! — каждую фразу она сопровождает замахом сумочки.
Парень отступает назад и выходит в коридор, чтобы увернуться от очередного удара.
Ладно… Пожалуй, пойду в душ, а то снова попадусь под горячую руку. Пусть эти двое сами разбираются…
* * *
Через несколько дней мне звонит доктор и сообщает, что Егора переводят в обычную палату. Теперь я могу спокойно навещать его, что, собственно я и собираюсь сделать. Прихватив с собой Макса, который, кстати, так и не помирился со своей барышней Полиной и сам за мной же и увязался в больницу, я отпрашиваюсь пораньше с работы и, переполненная радостями, что скоро увижу Штормова, решительно направляюсь в госпиталь.
— Четыре, мать его, дня! — жалуюсь я Максу, пока мы идём в сторону палаты Шторма. — Они, наверное, решили поиздеваться надо мной! Как думаешь, может быть, у Егора были какие-то осложнения, раз они так долго его там продержали? Вдруг операция не помогла…
— Да успокойся, — бурчит парень. Ему, наверное, уже порядком надоели мои причитания по поводу несправедливости этого мира. Держу пари, он жалеет, что согласился присмотреть за мной, пока Штормов в больнице. — Врач же сказал, что всё в порядке.
— Да, но… — шумно вздыхаю, пытаясь успокоиться.
Я так сильно нервничаю из-за предстоящей встречи с Егором, что не могу остановить свой словесный поток. Эти четыре дня нашей разлуки кажутся настоящей вечностью!
Сердце трепещет так сильно, радостно подпрыгивая в грудной клетке. Ещё несколько метров, и я увижу его, увижу голубые-голубые глаза, улыбку и взъерошенное волосы. Как же сильно хочется прикоснуться к нему, поцеловать, просто увидеть…
Я уже и забыла, как сильно я люблю Егора Штормова, парня, покорившего моё сердце, упав к моим ногам в школьном коридоре.
А вот и палата.
Три метра, два, один.
Хватаюсь за ручку и толкаю дверь, практически влетая внутрь, но стоит мне переступить порог, как я в замешательстве замираю, потому вид, открывшийся моим глазам, сбивает с толку.
Палата усыпана красными лепестками мака. Сначала я думаю, что это розы, но нет. Это мак. Весь пол, подоконник, тумбочка, стулья и смятая пустая постель. Эти яркие алые пятна так сильно выделяются на безжизненном грязно-сером фоне, что кажутся кровью на белоснежном халате доктора, который проводил на Шторме операцию.
— Что за? — тянет у меня за спиной Макс.
Егора здесь нет. Зато я замечаю на постели бумагу — ноги сами несут меня к ней, а руки нервно хватают предмет, поднося к глазам.
То, что я читаю, лавиной обрушивается на меня, вырывая сущность из тела, а после грубо запихивая обратно, вот только неправильной стороной.
То, что я читаю, не может происходить на самом деле.
Я смотрю на Макса, чувствуя, как губы начинают дрожать. Голос отказывает, и я не могу произнести ни слова.
Парень решительно подходит ко мне и выхватывает письмо, быстро скользя по строчкам взглядом, который постепенно наполняется злостью и ненавистью.
— Пойду поговорю с доктором, — шикает парень, уверенно покидая палату, а я так и стою посреди красных лепестков не в силах поверить в то, что происходит.
«Мак — символ сна и смерти. Егор в моих руках, и, если не поспешишь, он уснёт вечным непробудным сном. Вот только поцелуй любви его уже не спасёт».
43
Celldweller — The Great Divide
Флэшбек — 19.
И я просто сижу на полу в маленькой ванной, облокотившись спиной о стену и уткнувшись в колени лицом. И мне хочется рыдать, но я выжата как сухая зачерствевшая корка лимона, которая покрылась плесенью и сгнила, забытая всеми в этой пропитанной затхлостью квартире.
Меня тошнит. Может быть, я просто давно ничего не ела, а, может, меня выворачивает от самой себя. От событий, людей и безысходности, которая вонзается в моё тело, словно острые клинки.
Я не хочу возвращаться к парням, потому что знаю, что не смогу выдержать их пристального взгляда, бесконечного осуждающего потока мыслей и ненависти, скрывающейся за дружелюбием.
Мне хочется скулить, рвать на себе волосы, сдирать кожу ногтями, заламывать пальцы рук, лишь бы беспомощность и отчаяние оставили меня в покое.
Сильнее обняв свои колени, я судорожно втягиваю воздух и так сильно зажмуриваюсь, что в темноте начинают мелькать яркие круги. Тошнота усиливается — я резко поднимаюсь на ноги и подхожу к ванне, а после нервно поворачиваю кран, собираясь набрать немного воды и, если мне хватит на это смелости, утопиться.
Но смелости мне не хватит, поэтому я затыкаю пробкой дырку и быстро стягиваю с себя грязную одежду. Ей давно уже пора отправиться в стирку или даже на помойку — бросаю вещи прямо на пол и забираюсь в обжигающую воду.
Дура, не взяла с собой рюкзак. В нём была запасная одежда, которую я прихватила с прежней квартиры, но дёргаться уже поздно.
Шум льющейся воды заглушает звуки всего мира, и я расслабляюсь, блаженно размякая в объятиях горячего потока. Без сил соскальзываю прямо на спину, прикрываю глаза и жду, когда же уровень поднимается до моих ушей, заберётся внутрь и заполнит меня своими приятными прикосновениями.
Ничего не хочется: ни двигаться, ни думать, ни жить.
Вода медленно поднимается, достигает моих щёк, впитывается в волосы, а потом и вовсе перестаёт позволять мне лежать на дне и наслаждаться этим умиротворением. Я собираю все свои силы и шумно сажусь, сгибая колени и обнимая их руками.
Капли проворно стекают с волос по моей спине и щекам, и я не сразу замечаю, что к ним присоединяются слёзы. Горло сдавливает, лёгкие перестают отвечать. Обняв колени сильнее, я пытаюсь успокоить вздрагивающие плечи, сотрясающиеся от беззвучного рыдания.
А потом я поворачиваю кран, и тишина обрушивается на меня с оглушающей силой, и лишь моё судорожное шумное дыхание разрывает её, пронзая острыми иглами.
