И только я подумала, что, кажется, неозвученный конфликт из-за моего прошлого можно считать замятым, как переговорник разразился громкой трелью.
Лют тотчас оставил в покое рукав и, позабыв обо всяком долге перед наукой, оттащил меня к окну — словно почувствовал, что мне и впрямь не хватает воздуха. Я выдавила из себя благодарную улыбку, обтерла внезапно взмокшие ладони о штаны — и приняла вызов.
— А ты скучала по мне? Хоть немного? — спросила трубка хрипловатым голосом.
Даже искаженный помехами от прослушки, он отозвался предательской дрожью во всем теле и эхом заметался в опустевшей голове. Я подавилась воздухом и свое категорическое и бессовестно лживое «нет» озвучила только Люту: Найден, не дожидаясь ответа, прервал разговор сам.
Я бросила трубку на подоконник и протяжно выдохнула, упершись в него ладонями. Особист помедлил и осторожно обнял меня одной рукой, отвернув от погасшего экрана переговорника.
Который в следующее мгновение ожил и завибрировал.
Я зажмурилась и обеими руками вцепилась в особистский свитер. Нет. Что хотите со мной делайте, но нет! Слышать этот голос, разговаривать с ним, отвечать на вопросы, на которые еще сама не знаю ответа, — нет, пожалуйста…
Словно почувствовав мое настроение, переговорник снова затих. Как и Лют, буквально парой секунд ранее собиравшийся меня утешать.
— Что?.. — я отстранилась, насколько он позволил, и озадаченно вгляделась в его лицо. Особист хмурился.
А переговорник завибрировал, пополз к краю подоконника — и замер. Снова разразился трелью — и тишина.
Лют подобрал трубку свободной рукой, не позволяя мне смотреть на экран, и выругался сквозь зубы.
— Умен, паршивец, — с нескрываемым уважением протянул он и терпеливо пронаблюдал, как на переговорник поступило еще семь звонков.
— И в чем это выражается? — озадаченно поинтересовалась я, оборачиваясь через плечо.
Пропущенных вызовов было ровно десять. Все — с разных номеров.
— Это закрытая карта, — сообщил Лют. — На нее можно позвонить только через определенный код.
— И вы слили по коду каждому из подозреваемых? — наивно спросила я. — Чтобы посмотреть, через какой Найден будет звонить? И что, выходит, весь ваш отдел…
Руки у Люта были заняты, так что щелчок по носу мне не грозил. Но особист, разумеется, никак не мог стерпеть от гражданского лица аж три вопроса подряд и просто крепче прижал меня щекой к своему плечу, вынуждая замолчать.
— Ага, конечно, весь, включая меня, — сердито пробурчал он мне в макушку. — Там был и мой код тоже. Этот паршивец просто дразнится, подначивает нас. А «крыса»… — особист резко замолчал, не желая озвучивать пустые догадки, и бездумно уставился в окно, будто отслеживая мой взгляд.
Но я и сама понимала, что, чтобы слить все коды разом, «крыса» должна сидеть основательно выше самого Люта.
— Что тут опять? — устало поинтересовалась Алевтина Станиславовна, отвлекшись от своих добровольцев. — Все крысы в ступоре! Ратиша, заряди клетки с пятой по седьмую и марш отсюда!
— Но выходной же только завтра, — неуверенно отозвалась я, пытаясь обернуться. Лют напряг руку — и у меня, естественно, ничего не получилось.
Профессор не горела желанием вести беседу с моим затылком и суровым плечом ушедшего в себя особиста, а потому только рявкнула:
— Марш!
От резкого окрика Лют вздрогнул и, наконец, ослабил хватку, позволяя мне освободиться и под горящим взором Дарины рвануть к пятой клетке. Там меня ждало техническое затруднение: обе крысы забились в домик и выбираться отказывались наотрез.
До боли знакомая картина. Держу пари, в шестой клетке самец опять яростно чешет едва-едва зажившую татуировку, а девочка сидит в уголочке между домиком и поилкой и трясется так, что домик ходит ходуном…
Плохо, Тиша, нервы ни к черту. Это же всего-навсего звонок, что тебе с него сделается-то?
…десять звонков. И сводящий с ума голос — хрипловатый, ласковый, усталый.
— Ай! Ч-черрт!
Прежде чем уходить с головой в воспоминания, было бы неплохо припомнить, что крысак из седьмой клетки на стресс реагирует приступом неконтролируемой агрессии. А после того, как эта зараза кусается, ему самому становится больно!
— Мгновенное возмездие, сволочь, — мрачно сообщила я крысаку, с жалобным писком вылизывающему правую лапку, и сгрузила его к отрешенно чешущейся подруге. — Дарин, поможешь?
А перекиси осталось чуть-чуть, на донышке. В следующий раз к крысаку из седьмого нужно подходить либо в хорошем настроении, либо не подходить вообще.
Алевтина Станиславовна оставила в покое Люта и подошла к нам с Дариной. Философски понаблюдала, как лаборантка привычно промывает укус мыльным раствором, выжидает и заливает выступившую кровь перекисью — две тонкие, но очень глубокие ранки на указательном пальце, и еще две — зеркально с обратной стороны, заживать будет чертовски долго — и постановила:
— Чтобы завтра я тебя здесь не видела. Перекись закажу, но ее доставят аккурат к концу твоих выходных.
— А добровольцы? — неуверенно уточнила я.
Мирина поглядывала на окровавленную руку с тихим злорадством. Бледный, как смерть, Стожар старался смотреть в другую сторону.
— С ними будешь работать после того, как у них татуировки заживут, — нетерпеливо отозвалась профессор. — Брысь отсюда, не мучай животных!
Оценив настроение начальства, повязку Дарина наложила с космической скоростью, и через десять минут я неприкаянно топталась на крыльце исследовательского центра. Домой не хотелось. До конца рабочего дня — и, соответственно, прихода Беляны — оставалось немногим меньше шести часов.
Выходной. Здорово. Что, интересно, нормальные люди делают по выходным?..
— Пойдем-ка со мной, жертва крысиного террора, — вздохнул Лют, прицельно отщелкивая недокуренную сигарету в урну. — Буду сдавать явки и пароли.
— Правда? — недоверчиво уточнила я.
— Нет, — невозмутимо отозвался особист и спустился с крыльца. — Идешь? Покажу тебе одно место, где можно нормально пообедать. Да не делай ты такое лицо, все равно готовить одной левой ты пока не приспособилась, — безжалостно напомнил он. — А место и правда хорошее.
Со скептическим выражением лица я все равно ничего поделать не смогла. Весь Временный городок благодаря регулярным прогулкам с Тайкой я знала вдоль и поперек, и из заведений общепита здесь были столовые при крупных учреждениях, один захудалый кафетерий и рынок, еду с которого не рисковали пробовать даже приблудные коты. Единственное место поблизости, где можно было нормально пообедать, находилось за воротами, в уже наполовину расселенных Малых Буйках, — то есть мне не светило, даже с учетом грозных особистских корочек и самого Люта, ничуть не менее грозного.
