— Что, до такой степени увлеклись, что собаку не покормили? — со всей своей зубодробительной прямотой поинтересовалась особистка и отрезала кусок от своей порции.
Тайка с готовностью клацнула зубами и приняла совсем несчастный вид.
— Покормили, — так сонно и умиротворенно отозвался Лют, что отрицать увлеченность уже не было никакого смысла. — Но не станет же она отказываться, если есть кого развести на добавку?
Беляна плашмя стукнула его по лбу вилкой, не вступая в дискуссии о том, кого тут разводят, и поинтересовалась:
— У меня снова выходной? Жаба уже задает вопросы, чтоб ты знал.
— Жаба? — машинально переспросила я.
Особисты покосились на меня, явно прикидывая доступные способы заткнуть рты гражданским, но потом все-таки смилостивились.
— Табельщица, — отозвался Лют и адресовал мне такой плотоядный взгляд, будто мысленно уже распланировал всю ночь, утро и завтрашний день. Но все-таки мирно поинтересовался: — Что скажешь?
Я замялась. Обнародовать произошедшее я откровенно опасалась, но, с другой стороны…
— Нам же нужны слухи?
Лют откинулся на спинку стула и криво усмехнулся.
— Только слухи? Женщина, ты ранишь меня в самое сердце.
Беляна с любопытством перевела взгляд на особиста и выразительно приподняла брови. Лют досадливо поморщился, но честно изложил ей мою идею, как выманить из укрытия Найдена Лома и заставить его наломать дров.
— Рискуешь, — заметила его напарница, выслушав план. — Тишу-то он, положим, не тронет, а вот тебя раскатает тонким слоем.
— Пусть попробует, — пожал плечами Лют. — Доложишь главному? Если одобрит, можно сболтнуть что-нибудь Жабе.
— Разберусь, — отмахнулась Беляна и ретировалась, оставив нам немытую тарелку и объевшуюся собаку.
Я предоставила Люту прятать остатки ужина в холодильник и принялась собирать со стола грязную посуду. Тайка провожала каждую тарелку таким жалобным взглядом, будто я их у нее от сердца отрывала. Лют молчал, гремя контейнерами.
Собака звучно гавкнула на последнюю вымытую тарелку, заставив нас с особистом подскочить и дружно обернуться. Я старательно смотрела на Тайку, не решаясь поднимать глаза, пока Лют не хлопнул дверцей холодильника и не уселся на стул прямо передо мной.
— Иди ко мне, — негромко позвал он.
Я глубоко вздохнула и покорно угнездилась у него на коленях, положив голову ему на плечо. Нужно было расставить точки над «ё» и двигаться дальше.
— Мне понравилось, и я ни о чем не жалею, — твердо сказала я самое главное и всем телом ощутила, как Лют выдохнул и расслабился. — Обо мне, вероятно, снова начнут болтать в самом чернушном контексте, но… сетевые издания все равно не заткнуть, так пусть хоть осуждают за дело и увеличивают накал страстей. А Особый корпус тем временем… — тут я была вынуждена прервать свои рассуждения, поскольку лицо третьего чина изволило скривиться и бесцеремонно зажать мне рот рукой.
— Тиш, честное слово, достаточно было первой фразы, — известил Лют. — Можешь ты хоть один вечер думать не о проблемах?
Я прикусила его ладонь — но ничего, разумеется, не добилась.
Когда всплывет информация о Хотене — а она всплывет, умалчивать о втором маге вряд ли входит в планы верхушки, — обо мне заговорят как о женщине, сменившей трех любовников за два месяца. Официальные издания, разумеется, будут придерживаться сюжетов о самоотверженной работе и феерических перспективах (хоть и без единого упоминания результатов), но желтые газетенки предпочтут совсем другие темы. Специфический механизм передачи магии, как и любые темные истории с перчинкой, — отличный повод навесить крикливый заголовок и собрать толпу любопытствующих читателей. Такой шанс не упустит ни один сетевой портал. Скандалы — их хлеб.
А спонтанный секс с собственным конвоиром, когда я только-только получила отказ в разводе с эльфийским шпионом, — это целый торт. С засахаренной вишенкой на горе взбитых сливок.
Но… полтора месяца без прикосновений, без человеческого тепла, в вечном страхе навредить кому-то оказались слишком тяжелым испытанием. Я с ним не справилась. Мне нужен был Лют и его бесшабашная готовность рискнуть — даже если потом, когда я остыну и смогу нормально соображать, собственные поступки покажутся эгоистичными и самонадеянными. Сейчас я точно знала, что не сумею отказать себе — и ему.
Так какого черта?
— Я ведь могу и заставить, — пригрозил Лют и все-таки убрал руку, позволяя мне высказаться.
— Не думать? — я приподняла бровь, окидывая его оценивающим взглядом, и провокационно уточнила: — Прямо-таки весь вечер?
— Конечно, — с непрошибаемой уверенностью отозвался Лют. — Ты же обещала мне реванш! — и откровенно заухмылялся, насладившись видом моей обескураженной физиономии. — Но ход твоих мыслей мне тоже нравится. Никогда не играла в бои на раздевание?..
…к утру у меня ныла каждая мышца в теле. Я проснулась оттого, что попыталась перевернуться на другой бок и получила очередное подтверждение того, что физические нагрузки должны быть регулярными и дозированными, а не растянутыми на весь вечер и часть ночи раз в полтора месяца.
Одетый в форменную черную майку и мягкие подштанники Лют мирно спал, обняв подушку и скинув одеяло. На мне, что характерно, не было ни единой нитки: матч-реванш завершился отнюдь не моей победой, но к тому моменту меня это не волновало — да и сейчас вымыться и поесть хотелось значительно сильнее, чем отыграться.
Из зеркала в крошечной душевой на меня осоловело смотрела изрядно помятая девица с распухшими губами и потемневшими следами от укусов на плечах и основании шеи. Если бы не взъерошенные характерным образом волосы и нетрезво поблескивающие глаза, можно было бы решить, что прошлой ночью я ввязалась в драку.
Хотя, конечно, в некотором роде так оно и было…
Зато разрядка вышла что надо: связные мысли в голове не задерживались. Девица в зеркале потянулась, не сдержав блаженный стон, повернулась спиной и, фыркнув на характерную пятерку синяков на бедре, удалилась в душевую кабинку. Горячая вода разогнала остатки сна и сняла боль в мышцах, и на кухоньку я кралась, уже чрезвычайно довольная жизнью. Лют проснулся, но вставать поленился и только проводил меня темным взглядом, улыбаясь, как мальчишка.
Я остановилась у окна, чтобы раздвинуть занавески и впустить в комнатку по-зимнему сероватый рассвет, — и тогда-то на меня и накатило.
Тяжелая, черная, беспросветная ревность, заставляющая стискивать кулаки и зубы, прорывающаяся наружу горечью и нерассуждающей обидой. Такая сильная, что я подавилась воздухом и согнулась, упершись ладонями в подоконник.
Я не испытывала подобных эмоций с тех самых пор, как из моей жизни исчез единственный человек, которому никогда не объясняли, что чувства — это личное, и их нужно сдерживать и подавлять. Ревность, зависть, злость — для него все было естественно, как дыхание, и уж точно имело не меньшее значение.
