— Не больше, чем тебе, — неохотно отозвалась я, скомкав пальцами свою накидку.
— Наша дочь… — начал Тао и замолчал на пару мгновений, привыкая к звучанию этих слов. Я уже подумала, что его лучше оставить переваривать новости, когда он все-таки встряхнулся и упрямо произнес: — Раз твоя альциона превращается в нашу нерожденную дочь, значит, эта эпопея так или иначе должна закончиться удачно, верно? Иначе бы она не была так похожа на меня…
Я вздохнула и села рядом. Тао развернулся ко мне всем корпусом, и простыня, все утро отвлекавшая меня от конструктивных мыслей, все-таки сдалась и соскользнула с его плеча. Он не обратил внимания.
За последние дни я не раз рушила его картину мира — что со скачками, что с чарами, что с чудесным исцелением. Кажется, сумасшедший принц стал последней каплей, и сейчас Тао было нужно что-то, во то еще можно было верить.
Но я была ведьмой, а не проповедником, и ничем не могла ему помочь.
— Альциона — просто часть моей силы, — невесело улыбнулась я. — Она не знает будущего. Она знает меня.
Взгляд Тао потяжелел, словно он каким-то чудом понял то, что я так и не решилась произнести.
Альциона не могла знать, удастся ли мне совладать с колдунами, потому что не имела представления об их силе. Но она прекрасно понимала, какого мужчину я бы хотела видеть отцом своего ребенка.
Готового бороться со своими предрассудками и узнавать новое. За которого не придется принимать сложные решения, кого не нужно подталкивать в правильную сторону и исподтишка подсказывать верные ответы. Того, чьей силы воли хватит, чтобы избавиться от сладкого дурмана чар и идти своей дорогой. Равного.
Я была бы рада, если бы моя дорога совпала с его. Хотя бы на некоторое время.
Этим мыслям было не место здесь и сейчас — в домике на сваях, опутанных защитными чарами, в ежесекундном ожидании нападения. Но, когда Тао подался вперед и замер, без лишних слов требуя самого надежного подтверждения своим догадкам, я только усмехнулась и поцеловала его сама.
Наконец-то можно было прикоснуться к его плечам, всей ладонью ощущая ровный жар восхитительно гладкой кожи; прижаться всем телом, чувствуя, как ускоряется его пульс и сбивается дыхание. Тао отвечал на поцелуй мягко, осторожно, словно всерьез опасался, что я сломаюсь от излишнего напора, и от этой пронзительной нежности отчего-то щемило в груди.
Он не пытался удержать меня, когда я отстранилась, хотя в его взгляде ясно читалось сожаление и какая-то злая, угрюмая решимость.
— Пригляди за Ламаи, — попросила я, отчего-то напрягшись. — Ей не помешает хорошая компания.
Тао коротко кивнул, и я поспешно ретировалась на чердак, прихватив с собой два зеркальца и достопамятную ветку с наростами кораллов. Альциона с готовностью спорхнула откуда-то из-под потолка мне на плечо, вцепившись всеми когтями, и протяжно засвистела.
Когда я обернулась у лестницы на чердак, Тао механически поправлял простыню, не отводя от меня взгляда, тяжелого и темного, как морской базальт.
Глава 25. О символах и закономерном развитии событий
На чердаке я первым делом залезла в дальний сундучок и добыла оттуда пару старых резцов и отрезок наждачной бумаги, пыльной и изрядно потертой. С сомнением повертела ее в руках, но пришла к выводу, что для моих целей и такая сгодится — да и другой все равно нет.
Расстелив на полу чердака старую газету, я устроилась поудобнее и нацелила резцы на черную мангровую ветку с наростами золотистых мозговых кораллов. Эта часть ритуала имела мало отношения к ведовскому ремеслу, но словно погружала в транс, как это обычно бывает с размеренной рутинной работой. В резьбе по дереву было что-то такое же медитативное и успокаивающее, как в вязании или вышивании, но если «девичье» рукоделие давалось мне с некоторым трудом, то из черной ветви быстро получилось сразу восемь заготовок для бусинок-магатам, длинных и острых. Я любовно отшлифовала деревянные коготки, покрутила в них отверстия для шнурка и аккуратно свернула газету с опилками и стружкой.
Только потом я распустила волосы, достала из сундучка глубокую чашу, бросила в нее бусины и аккуратно поставила рядом оба зеркальца под углом друг к другу. Усталая рыжеволосая женщина в отражениях печально вздохнула и произнесла на два голоса:
— Явись, живой, незваный!
Холодок за левым плечом словно придвинулся ближе. В зеркальцах отразился изможденный седой мужчина в некогда роскошной церемониальной мантии, сейчас густо покрытой высохшей грязью и солью. На зубцах его короны и в уголках упрямо сжатого рта запеклась кровь, но взгляд оставался прежним — ясным, цепким и злым.
Я заставила его несколько подобреть, зажмурившись и полоснув себя резцом по предплечью. Руку ожгло острой болью, и в деревянную чашу перед зеркальцами закапало багровым. Сначала часто-часто, потом — все реже и реже.
Призрак, не дожидаясь, когда же остановится кровь, согнулся над чашей, и несколько капель упало прямо на него — но так и не долетело до беспокойной багровой лужицы на дне. Уровень жидкости быстро убывал; уже показались маслянисто поблескивающие бока бусинок. Кажется, в далеком Старом Кастле Его Величеству стало хуже — но я не могла сделать для него больше, чем делала сейчас. Я бы и сама не отказалась от помощи.
Дух вился над чашей. Церемониальная мантия бесформенным мешком висела на ссутуленных плечах и во всех подробностях обрисовывала отощавшее тело, но корона держалась на призрачной голове, как влитая. Когда он оставил чашу в покое, на ней не было ни пятнышка. В какое бы положение ни загнала короля болезнь, он не собирался сдаваться и прикладывал все усилия, чтобы продержаться как можно дольше.
— Знакомо ли вам имя Велдона Гровера, Ваше Величество? — осведомилась я, вытянув в сторону вторую руку.
Альциона вспорхнула на сундук и примерилась. Я несолидно пискнула, когда она пребольно и, как всегда, слишком сильно клюнула меня в предплечье. Дух выразительно ощерился, показав вымазанные в красном зубы, и метнулся к плавящейся в изменении птице, собирая пролитую кровь и нежные голубые перышки.
Кажется, камердинер принца не вызывал восторга и у короля тоже.
— Боюсь, если он почует вас за моим плечом, ничем хорошим это не закончится, — сказала я, выждав, пока пронзительный птичий свист не переплавился в детский всхлип. — Я не могу позволить себе рисковать вами и своим фамилиаром. Будет лучше, если вы останетесь здесь и поможете мне с оберегами.
Его Величество обернулся. Сквозь него просвечивала маленькая девочка со слишком серьезным лицом, черты которого были мне мучительно знакомы, и ее черно-голубое платье казалось покрытым маленькими нежными перышками.
— Я не берусь судить, виновен ли в чем-то ваш сын или его слуга, или же нет, — сказала я и кивнула в сторону чаши с изогнутыми бусинками. — Это магатама, символ бытия и развития. Тем, кто не замышляет зла, они принесут удачу и процветание — а для тех, кто задумал дурное, обернутся острыми звериными когтями. Если Его Высочество в своем праве, обереги не причинят ему вреда, и он вернется в Старый Кастл целым и невредимым… насколько это для него еще возможно.
