Лиза не хотела замуж. Хотела, конечно, но за другого. Ее уламывали три месяца. Свадьбу сыграли скромную. Владимир на свадьбе не пил спиртного вовсе. Даже к шампанскому не прикоснулся. Прожили вместе почти шесть лет. А за это время объединение, на котором трудился Павлов, развалилось: все здания, загородная база отдыха и даже заводской стадион были распроданы за копейки. Вот тогда Володя запил нещадно, но мучить жену не стал — ушел к какой-то женщине, с которой познакомился в пивном баре. Но прожил с той не более года. Умерли они в один день, отравившись метиловым спиртом, из которого была изготовлена паленая водка. Бывшая свекровь пригласила Сухомлинову на похороны. Лиза пошла и даже произнесла несколько слов у гроба бывшего мужа. Сказала, что Володя был замечательным человеком, умным, таланливым и очень добрым. Народу собралось немного — не более десятка человек, все спешили на поминки и Лизу не слушали.
Бывшая свекровь обняла ее и шепнула в ухо:
— Дурачок Володька: из-за проклятой водки такую жену потерял. Дай Бог тебе, Лизонька, встретить хорошего человека.
А Лиза и не хотела никого встречать. Она продолжала любить Даниила. Любила, несмотря ни на что, зная, что не увидит его никогда.
А потом он, постаревший, но такой же элегантный, принес ей на оценку золотой фамильный рубль Николая Первого. Пришел, разговаривал с ней, но не узнал.
Глава четырнадцатая
Она едва успела сменить Нину Николаевну, как во двор въехала машина с надписью «Следственный комитет» на дверях. Из автомобиля вышел тот самый Егоров, который уже опрашивал ее. Следователь был в гражданской одежде — в серой курточке и черных брюках. Егоров нажал на кнопку переговорного устройства и при этом так приблизил к камере свое лицо, что на мониторе оно превратилось в серый расплывчатый блин.
Она впустила его, и Егоров, подойдя к скворечнику, удивился:
— Опять вы? Что-то вы зачастили. Или у вас так принято — через день под ремень?
— Одна болеет, да и потом по известным причинам у нас чехарда началась, каждая хочет подмениться, чтобы на работу не выходить, пока все это не закончится.
— Вы имеете в виду следствие? Так от вас все зависит. Чем скорее вы все расскажете, тем скорее я перестану здесь появляться. Ведь наверняка вы что-то знаете.
— Я лично? — удивилась Сухомлинова.
— В том числе и вы. Хотя, может быть, только вы и знаете, почему, за что… Вы же были знакомы с убитым не так, как остальные, а гораздо ближе.
Елизавета Петровна потрясла головой, показывая, что она ничего не знает. А следователь показал ей на дверь, намекая на то, что хочет зайти в ее каморку со стеклянными стенами. Пришлось открывать.
Он опустился на старый топчанчик, на котором ночью отдыхали консьержи, достал из кармана блокнот, положил его на стол. Но она молчала.
— Хорошо, — согласился Егоров, — без всякой записи, просто расскажите, с кем у вашего убитого шефа случались размолвки и недоразумения.
— Я же говорила, что Александр Витальевич был человеком неконфликтным.
— Но ведь что-то такое могло насторожить лично вас. Я почему такой настойчивый? Следствие считает, что убийца очень хорошо знал прилегающую территорию. Мы проверили записи со всех окрестных камер. И с ваших в том числе. Посторонние машины, если и проезжали, то крайне редко. Здесь вообще никакого движения — только жильцы, в основном из вашего комфортабельного комплекса.
Мимо скворечника величественно, как ракетный крейсер, проплыл банкир Сопаткин. Он не поздоровался и даже головы не повернул.
— Это кто? — спросил Егоров.
— Банкир Сопаткин из восемнадцатой квартиры. Жилец тихий. Ни с кем особо не общается.
— Ну, с таким пузом по подворотням не побегаешь, — согласился следователь.
— Ладно, — решилась наконец Сухомлинова, — есть один факт, о котором я знаю от Тарасевича. Только это… как бы вам сказать…
— Говорите как есть: я все равно не записываю.
— Дело в том, что у нас в сорок восьмой квартире проживает некий Ананян…
Елизавета Петровна задумалась, как бы перейти к Фарберу, который ей угрожал накануне, а адвокаты, вероятно, слов на ветер не бросают, когда обещают страшные кары обычным людям.
— И что этот Ананян? — поторопил ее Егоров. — У него был конфликт с вашим начальником?
— Не знаю. Но дело в том… не знаю, как и сказать. Но этот жилец приводит к себе домой несовершеннолетних… Мальчиков, если честно. И они очень часто остаются у него до утра. Есть даты, есть записи видеонаблюдения в подъездах, на которых все зафиксировано: кто, когда, с кем пришел и когда вышел.
— Вы поймите — это не моя епархия, — покачал головой Егоров. — Я, конечно, передам это по службе кому следует. Значит, вы считаете, что у Александра Витальевича был конфликт с этим жильцом из-за педофилии последнего.
— Не могу уверять, что именно с ним. Тут еще одно обстоятельство. С недавних пор к Ананяну стал заглядывать в такие дни адвокат Фарбер.
— Адвокат, говорите? — почему-то встрепенулся следователь. — Это интересно. Я слышал про адвоката с такой фамилией. Он как раз на уголовных делах специализируется. Опера, следователи работают как проклятые, а потом появляются такие вот Фарберы, и уж не знаю, как… Но вся работа специалистов псу под хвост. Значит, вы утверждаете, что адвокат Фарбер принимал участие в оргиях с несовершеннолетними?
— Я ничего не утверждаю. Просто мне Тарасевич перед своей гибелью доверительно сообщил об этом. Он же признался, что точную информацию получил от бывшей местной консьержки Галины.
— А у вас есть собственные наблюдения?
— Я же не могу думать плохо про уважаемых людей.
— Кто уважаемый? — возмутился Егоров. — Адвокат? Это самые продажные люди на свете. Проститутки, извините за грубое слово, и то честнее. Они хоть за дело деньги получают, а со следствием бесплатно сотрудничают. А эти за большие деньги только языком: ля-ля-ля, ля-ля-ля, с единственной целью, чтобы преступник избежал заслуженного наказания.
Мимо скворечника уверенным шагом прошел Пряжкин. Прошел, но, бросив взгляд за стекло, остановился.
— Ну и че там? — обратился он к следователю. — Когда раскроете, а то на улицу выйти страшно?
— Вы мне? — притворился непонимающим следователь.
— А кому. Вы же майор юстиции. Весь дом вас знает.
— А вы, простите, кто?
— Конь в пальто, — ответил Пряжкин и направился к выходу.
Дверь открылась и закрылась. Егоров посмотрел в монитор уличной камеры, как Пряжкин подошел к своему автомобилю и сел в него.
— А это… — хотела объяснить Сухомлинова, но не успела.
— Я знаю. Это Толик Напряг — потомственный уголовник-рецидивист. Его родной папа носил погоняло — Фима Пристенок. Я всю его родословную изучил.
